Мёртвые возвращаются

Я вижу маленький красный лодочный сарай с главной дороги и опускаю велик на землю. Высокая трава полностью скрывает его. Я натягиваю бейсболку на лоб и сую руки в карманы. Чувствую себя неуверенно. Я не знаю, окажется ли она здесь. Не знаю, что она подумает, увидев меня. Если она меня увидит, если она здесь. Если, если, если!

Я подхожу к сараю и берусь за дверную ручку. Дверь не поддаётся. Я приглядываюсь и вижу, что она заперта на большой висячий замок. Что это я себе выдумал? Что я войду, а она сидит и ждёт меня? Я тихо выругался.

Я обхожу сарай и усаживаюсь на большой камень у кромки воды. Значит, здесь ты обитаешь? Кто ты? Я втягиваю в себя запах морской воды. Я слышу плеск волн, крики чаек, кряхтение лодочного мотора вдалеке. Вдруг вдали у кромки воды замечаю мужчину в чёрном пальто. Я вздрагиваю. Он стоит и рассматривает меня.

– Э-э-эй! – кричу я. – Что тебе надо?!

У него бледное лицо и ввалившиеся щёки. Чёрное пальто болтается мешком на его тощем теле. Он выглядит нездоровым. Мужчина разворачивается и идёт прочь. Я поднимаюсь и тоже ухожу.

Этим вечером я сижу на кровати, закутавшись в плед, и играю в приставку. Это моё единственное увлечение. Я слышу, как внизу останавливается машина. Ставлю игру на паузу и подхожу к окну в тот момент, когда лавочник Улаф открывает ворота и входит в них. Ему навстречу идёт папа. Мама поднимается от цветочной клумбы и стряхивает грязь с рук.

Я бегу вниз по лестнице, Улаф, увидев меня, улыбается.

– Вы же уже знакомы, – говорит папа.

– Точно, – кивает Улаф.

Лавочник останавливается на лестнице, ведущей ко входу в дом, и заглядывает внутрь. Он делает шаг и снова замирает. Потом он что-то бормочет себе под нос и трясёт головой. Никто ничего не говорит, и я не совсем понимаю, что происходит, но улыбка папы блекнет.

– С вами всё в порядке, Улаф? – спрашиваю я.

Улаф смеётся и хлопает папу по спине:

– Как насчёт того, чтобы посидеть на террасе?

– Нууу, – тянет папа, – почему бы и нет?

– В Ботсвике летних дней не так уж много. Надо наслаждаться ими, пока есть возможность, – говорит Улаф. Он снова смеётся, но как-то странно, как будто заставляет себя. – После такой хорошей погоды с моря часто наползает туман, и тогда лето испорчено.

Мы рассаживаемся вокруг круглого стола на террасе, Улаф берёт у папы банку пива, которая исчезает в его огромной ручище. Он долго рассказывает о Ботсвике, об обувном магазине и почте, обо всех учреждениях, которые закрываются, потом о лавке Леннарта, открытую моим прадедушкой. Он заправлял ею вплоть до того дня, когда почувствовал себя так плохо, что не смог подняться с кровати.

– Эта маленькая лавка была его страстью, – говорит Улаф, – он относился к ней с большой любовью. – Он отхлёбывает пива и продолжает: – Но вернёмся к вам. Должен сказать, я рад, что вы переехали сюда, потому что вы даёте Ботсвику шанс. Такие, как вы, молодые люди, важны для этого города. – Он указывает на нас и смеётся, а я думаю, что в нём что-то есть. Глубокий голос, добродушная улыбка. То, как он слушает меня, когда я говорю. Он мне нравится.

– Не думаю, что меня можно отнести к молодым людям, – отвечает папа.

– Нет, но твоих детей можно, – говорит Улаф. – И твою жену. – Он подмигивает и легонько хлопает папу по плечу. – Слушай, а сколько вы отдали за дом?

– Сущие гроши, – отвечает папа.

– Хорошо, хорошо, – кивает Улаф. – Дом уже давно выставлен на продажу, пора уж было кому-нибудь его купить.

– А когда его выставили на продажу? – спрашивает мама.

– Сейчас скажу. – Улаф задумался. – Лет десять назад, может, одиннадцать – как-то так. Дом пустовал. Но с ним происходили кое-какие перипетии.

– Перипетии? – повторяю я слово, которого раньше не слышал.

– Да. Несколько взломов, ничего серьёзного.

– Что за вз-зломы?

– Я знаю не больше того, что болтают покупатели в лавке, – отвечает Улаф. – Горел свет, когда хозяев не было в доме. Кто-то видел движение за занавесками на втором этаже. Кто-то утверждает, что слышал крики.

Я вспоминаю крики Гарда сегодня ночью и снова думаю, что голос не был похож на голос моего брата. Может быть, мама думает о том же, потому что она сидит, глубоко погрузившись в размышления, и пустым взглядом смотрит на свою руку, держащую бокал с вином. Улаф, наверное, тоже это замечает и спешно добавляет:

– Это давно было. Такое часто происходит со старыми пустующими домами. Ты же знаешь молодёжь. Чего только не творят. Ну а чем им заниматься в местечке вроде Ботсвика? Только забираться в старые дома и смотреть, что там и как. Нет, если честно, с этим домом уже давно не было никаких проблем. – Произнеся эту тираду, он замолкает.

И всё-таки что-то в его поведении меня настораживает – движения, которыми он поглаживает себя по лицу, то, что он всё время отводит взгляд. Кажется, что он сам не верит в то, что только что сказал.

– Наверняка кто-то забирался сюда, чтобы пропустить рюмочку-другую, – ухмыляется папа. – Помню свои молодые годы в Ботсвике.