Мир Азриэля. Песнь ласточки (СИ)

Она стояла на вершине холма, ловя волосами тёплый дневной ветер, и щуря от наслаждения глаза. Это был тот самый краткий миг из всех в этом книжном мире, который она старалась запомнить, и понять — что всё вокруг лишь чёрные строчки на старых жёлтых листах бумаги. На самом деле нет этого бескрайне голубого неба над головой, нету ослепительно ярких солнц, что освещают макушки древних сосен с длинными иголками. Нету ничего, и одновременно ей кажется, что это то самое место, где можно почувствовать себя живым и чуть-чуть поверить в себя…

Бутоны роз с длинными алыми ленточками на стебельках негромко зашуршали, словно преклоняясь перед кем-то, потеряв несколько десятков золотых лепестков. Кружа, они взлетели вверх, пропав где-то далеко-далеко под задумчивым взглядом Марии. Все возможные чувства сейчас боролись в ней, то готовясь вырваться, как вулкан закипая внутри, то вновь сковываясь льдом и затмевая глаза. Порой холод пробивал даже сквозь одежду, заставляя обхватывать тонкими онемевшими пальцами жёсткую ткань рубашки на плечах, подолгу всматриваясь в далёкий недоступный горизонт.

Позади послышался неясный шорох и треск, смешанный с тихим звоном бубенцов. Вздрогнув, девушка испуганно обернулась, пронзив так и неуверенно замершее существо ледяными рубинами глаз. Тот же, наконец изобразив на тонких серых губах улыбку, отступил назад, сделав благородный и низкий поклон, от чего бубенцы в его ушах вновь залились перезвоном. Странно, но без одного своего закрученного рога он казался уже не таким страшным и высоким гигантом, хотя что-то необычное, почти мистическое в нём проскальзывало. Он был похож на вырезанного из чёрного дерева фавна, но только с мудрыми, знающими всё глазами, и какой-то хитрой улыбкой. Каждое его движение было резким, но при этом продуманным до самых мелочей, и это невольно завораживало.

— Я потревожил вас? — наклонив голову и сощурив глаза цвета двух чёрных омутов воды поинтересовался Арктур, вдруг вскинув длинные руки и разведя чёрные острые пальцы. — О, как это было бестактно с моей стороны, потревожить юную душу, зачарованную великолепием этого мира! Прошу простить старого грондерера, запутавшегося в мире Тьмы…

— И неужели вы выпутались из этой Тьмы? — наклонив голову прохладно поинтересовалась Мария, смотря за его плавной походкой и замечая, как он хромает на одну из тонких козлиных ног, что больше всего была опутана чёрными лентами.

— Выпутался? О, дитя, боюсь, выпутаться из Тьмы невозможно! Можно только отгородиться от неё, но рано или поздно она заберёт то, что желает, и этого не избежать… а, кстати, — опомнившись и поведя ушами даже замер грондерер, закопавшись в старой сумке на боку и, вытащив оттуда что-то белое, осторожно протянул своей собеседнице, наклонившись так низко, что она смогла рассмотреть замысловатые рисунки на его неровном лбу. — Лабиринт не возвращает тех, кто ступил за его двери… так что пусть это будет небольшим воспоминанием о том, что Тьма беспощадна и все поглощающая.

Разжав руку, похожую на поросшую замысловатой корой ветку, он протянул ей красивый най из вырезанной кости, оплетённый светлыми прядями волос.

Неуверенно сглотнув, Мария протянула руку, удивившись, как дрожат её пальцы и, сжав их на инструменте, с тоской провела взглядом по вырезанным птицам с ленточками в клюве, и двумя бегущими за ветром близнецами, облюбованными крохотными золотистыми лепестками роз. В душе что-то оборвалось, словно камень весом с тонну вдруг сорвался в пропасть, и глаза невольно защипали непрошенные слёзы. Такие жгучие и солёные, которых она никогда раньше не помнила. Неужели ей жаль этих детей? Жаль до такой степени, что даже душа уже не может терпеть, рвя грудь в клочья и стремясь ввысь? Какое же это странное чувство — горе…

— Я… не умею играть на нём, — подняв голову и взглянув на Арктура негромко прошептала Мария. — Не знаю нот, и слов.

— О, вы думаете, я знаю ноты? — выпрямившись и вновь как великан нависнув над ней изумился тот, и в его голосе девушка различила как насмешку, так и какую-то горечь. — Играть надо не умом, а душой… песня и музыка должна исходить из самого сердца, проникая в людей и заставляя их испытывать те чувства, которые вы хотите добиться… музыка творит волшебство, и порой её достаточно для того, чтобы описать все чувства, что блуждают внутри этого слабого тела…

Бетельгейзе протянул свою странную руку вперёд, но тут же опасливо отдёрнул, словно боясь обжечься, осторожно отступив назад и заставив колокольчики на ушах брякнуть, а многочисленные браслеты на щиколотках и вовсе одарить всё тусклым звоном. Бросив сомнительный взгляд на свою шершавую ладонь с многочисленными зазубринами и порезами, и вновь на нерешительно замершую Марию, он одарил её своей призрачной улыбкой, являя многочисленные заострённые зубки.