Мир без боли

По центральной площади, дремлющей в тусклом свете фонарей, шел человек. Он вынашивал недобрые мысли, но прятался от проходящих мимо патрулей по другой причине: в Фиоре уже несколько столетий действовал комендантский час, подчиняясь которому все люди, живущие в городе, после двенадцатого удара колокола покидали улицы и до рассвета запирались в домах. Сейчас было далеко за полночь. Не спали только золотари и стражи. И одинокий таинственный путник.

За секунду до того как из-за угла вышел патруль, неизвестный, словно нутром почувствовав приближение отряда, шмыгнул в затененную нишу между домами и притаился. Стражи прошли мимо и, свернув на одну из примыкающих улиц, скрылись из виду. Нарушитель тайком, как вор, покинул укрытие и поспешил дальше.

Сонные дворянские гвардейцы, стоявшие у цепей, заметили его издалека. Но от них он не стал прятаться. Да и какой страх могли вызвать охранники, вооруженные хлыстами и дубинками? Даже благородные лорды, чей сон они стерегли, не сумели добиться для наемников разрешения на ношение оружия.

Человек приблизился. Привыкшие к спокойным и безлюдным ночам охранники, почувствовав исходящую от него опасность, напряглись.

— Кто таков? — издалека гаркнул долговязый гвардеец с седыми коротко стрижеными волосами и черными, закрученными на кончиках усами.

Он был одет в сержантский мундир, в руках уверенно сжимал короткую дубинку, которая из-за его немалого роста казалась игрушечной, и угрожающе смотрел на неизвестного. Другой охранник — молодой, безусый — с испугом поглядывал то на идущего человека, то на начальника караула и крепко вцепился в рукоять кнута.

— Кто таков, спрашиваю? — не дождавшись ответа, с вызовом повторил сержант.

Неизвестный, спрятавший свою внешность под черной хламидой, был нем, как рыба, и невозмутим, как мул. Он медленно, словно нехотя, приблизился к гвардейцу, остановился на расстоянии нескольких шагов, резко откинул полы одеяния, выхватил короткий меч и, в один прыжок оказавшись рядом с караульным, нанес точный, короткий удар в его шею. Так и не узнав имени своего убийцы, сержант осел на мостовую, и его багряная кровь быстро наполнила узкие бороздки между камнями.

— Не надо, — затрясся второй гвардеец, ощутив на себе холодный, как хельхеймская зима, взгляд незнакомца. — Смилуйтесь, у меня семья, дети…

— Врешь, Серг, но тебя не виню: со страху и не такое в голову приходит. Знай одно: не хотел убивать сержанта, но он был строгих правил — не пропустил бы. А ты, Серг, иди. Тебя не трону. И на, возьми, — черный монах швырнул гвардейцу колбу с зеленым зельем. Охранник трясущимися руками с трудом поймал ее. — Подмешай в еду Изабете, иначе наследника тебе не видать. Иди.

Серг, неотрывно следя за движениями убийцы, попятился. Поняв, что отошел на безопасное расстояние, развернулся и со всех ног бросился бежать, повторяя, как завороженный, одно и тоже слово:

— Вру, вру, вру…

Убийца вытер клинок об одежду покойника, спрятал меч в ножны и спокойно, словно и не совершил минутой назад злодеяния, будто не страшился ни божественного гнева, ни мирского, побрел дальше. Пройдя кварталы литейщиков и монетчиков, он свернул в неприметную улочку и, углубившись в дворянский район, вышел к постоялому двору, принадлежавшему стогхельмскому храму Симионы. Скрываясь в тени домов, он обогнул здание и приблизился к нему с торца. Найдя запасной ключ под кадкой с хламом, легко отворил дверь и скользнул внутрь.

В постоялом дворе жила тишина. Прислуга спала, спали и редкие здесь гости. Паломников с каждым годом становилось все меньше. На стогхельмском совете уже не раз обсуждали: стоит ли держать в Фиоре гостиный дом? Но двор стоял, как и прежде, являя собой оплот Храма и святости в чужих, верующих в Эстера, землях.

Человек в черной хламиде беспрепятственно прошел на третий этаж, на котором разместились апартаменты высших сановников, и без ключа проник в одну из комнат.

— Здравствуй, Назарин, — встретил его знакомый голос. — Мог бы и днем придти, никого не убивая.

В комнате царил полумрак, лишь лучина призрачно освещала дальний угол, где у стола, в просторном кресле, кутаясь, словно старушка, в плед, сидела Вёльва.

— Мог, — откинув капюшон и взглянув на наставницу, сознался молодой прорицатель. — Но будущее требовало от меня такого решения.

— Чье будущее?

— Не твое, Вёльва, не твое… — Назарин принюхался и уловил едва различимый запах ладана и муарима:[2] — Знала, что я приду. Так почему осталась?

— Ответь сам.

— Вёльва, Вёльва, я так устал от твоих шарад. Слава Симионе, для меня они остались в прошлом. — Назарин прошел к кровати и, расправив покрывало, уселся. Глубоко вздохнул и на несколько мгновений замер. Очнувшись после мимолетного сна-видения, посмотрел на наставницу мутным, осоловевшим взглядом и сказал: — Теперь для меня нет загадок, Вёльва. Я знаю, почему ты осталась: боишься, что Немой убьет тебя, если попытаешься сбежать.

— Боюсь, но осталась по другой причине.

— Да? — наиграно удивился Назарин. — Неужели, передумала убивать моего брата?

— Передумала…

— С чего бы это?