Мир без конца

Зеваки разбрелись у моста. Когда их поубавилось, Мёрдоу утихомирился, и праведный гнев сменился тихой злобой. На том берегу его отпустили, и он тяжелой поступью, не оборачиваясь, двинулся по предместью. За ним неуверенно потащились редкие последователи. У Керис возникло чувство, что она его больше не увидит. Аббатиса поблагодарила Манго и его помощников и вернулась в монастырь.

Онага выпроваживала жертв оргии из госпиталя, освобождая место для новых чумных. Керис работала с больными до полудня, а затем с облегчением повела процессию монахинь на службу. Она поймала себя на том, что с нетерпением ждет передышки — двух часов псалмов, молитв, проповеди.

Филемон, который вместе с Томасом вел послушников, был мрачнее тучи. Очевидно, он уже прослышал об изгнании Мёрдоу, а поскольку бичующиеся являлись независимым от настоятельницы источником его доходов, рассвирепел. Монахиня задумалась, что прохвост выкинет в гневе, а затем решила: да пусть блажит как хочет. Не это, так другое. Что бы она ни делала, рано или поздно Филемон что-нибудь устроит. И нечего ломать голову.

Во время молитв она клевала носом и взбодрилась, лишь когда помощник настоятеля начал читать проповедь. С кафедры он смотрелся еще хуже, а проповеди его обычно бывали невероятно убоги. Однако сегодня Филемон сразу привлек внимание, заявив, что говорить будет о блуде. На латыни процитировал стих из первого послания апостола Павла ранним христианам Коринфа, звонко перевел: «Я писал вам в послании — не сообщаться с блудниками», — и принялся нудно разъяснять значение слов «не сообщаться»:

— Не есть с ними, не пить с ними, не жить с ними, не разговаривать с ними.

Настоятельница с растущей тревогой думала, к чему он клонит. Не станет же мошенник нападать на нее открыто, с кафедры? Она глянула через хор на Томаса, который тоже обеспокоенно смотрел в ее сторону. Переведя взгляд на потемневшее от злобы лицо Филемона, Керис поняла, что этот человек способен на все.

— К кому же это относится? — витийствовал монах. — Не к сторонним, как особо подчеркивает святой. Их будет судить Господь. Но, говорит он, вы судьи над братьями. — И указал на паству: — Над вами! — Филемон вновь опустил глаза в книгу и прочел: — «Итак, извергните развращенного из среды вас».

Все затихли, почувствовав, что это не обычное увещевание. Филемон имел в виду что-то конкретное.

— Оглянемся вокруг. На наш город, наш собор, наше аббатство. Есть ли среди нас блудники? Если так, их нужно извергнуть.

Керис не сомневалась, что болтун метит в нее. И проницательные прихожане придут к такому же выводу. Но что же делать? Не возражать же ему. Она не может даже уйти — это лишь подтвердит подозрения, и самые тупые поймут, о ком говорит прохвост. И Керис униженно слушала. Впервые в жизни Филемон проповедовал хорошо. Не мялся, не запинался, говорил четко, громко; ему удалось разнообразить обычно скучные и невыразительные интонации. Его вдохновляла ненависть.

Конечно, никто не собирался извергать ее из аббатства. Даже если бы она оказалась скверной настоятельницей, Анри просто некем заменить столь деятельную натуру. По всей стране закрываются церкви и монастыри, поскольку некому служить и петь псалмы. Епископы изо всех сил пытаются не извергать, а рукополагать как можно больше священников и постригать как можно больше монахов и монахинь. Кроме того, горожане восстанут против любого епископа, который решит избавиться от Керис.

И все-таки проповедь Филемона нанесет ощутимый вред. Теперь трудно будет закрывать глаза на ее связь с Мерфином. Такое подрывает доверие. Мужчину скорее простят, чем женщину. И как мучительно сознавала аббатиса, ее слишком легко обвинить в ханжестве.

Стиснув зубы, остаток службы она выслушивала все более громко, на разные лады перепеваемую мысль. Как только братская и сестринская процессии покинули собор, отправилась в аптеку и села писать письмо епископу Анри с просьбой перевести Филемона в другой монастырь.

Но Мон повысил помощника настоятеля. Это случилось через две недели после изгнания Мёрдоу. В жаркий летний день, хотя в соборе, как всегда, царила прохлада, в северном рукаве трансепта на резном деревянном кресле сидел епископ, а на скамьях разместились Филемон, Керис, архидьякон Ллойд и Канон Клод.

— Назначаю вас аббатом Кингсбриджа, — объявил Анри Филемону.

Тот расцвел и бросил торжествующий взгляд на Керис. Монахиня оторопела. Две недели назад она привела Анри целый ряд разумных оснований, по которым прохвост не может занимать высокое положение в аббатстве, начиная с кражи золотого подсвечника. Но похоже, письмо возымело обратный эффект. Настоятельница открыла рот, но епископ, свирепо посмотрев на нее, поднял руку, и целительница решила промолчать, а заодно узнать, что еще он хочет сказать. Тот снова обратился к Филемону:

— Я делаю это вопреки, а не благодаря вашему поведению после возвращения. Вы доставили нам кучу хлопот, и если бы Церковь так отчаянно не нуждалась в людях, я не назначил бы вас и через сто лет.

«Тогда почему ты делаешь это сейчас?» — думала Керис.