Мир без конца

— Но нам требуется настоятель, несмотря на все несомненные способности матери-настоятельницы.

«Лучше бы ты назначил Томаса», — думала монахиня. Но тот ни за что не согласился бы. Яростная борьба за этот пост после гибели аббата Антония оставила в его душе незажившие раны, и он поклялся никогда в жизни больше не принимать участия ни в каких выборах. Может, Анри и говорил с Томасом, а Керис просто этого не знала.

— Однако ваше назначение сопряжено с рядом условий. Во-первых, вы не дождетесь моего официального одобрения вашей кандидатуры до тех пор, пока город не получит хартию, жалующую права самоуправления. Вы не способны управлять городом, и я не могу на вас в этом положиться. До получения хартии обязанности настоятеля будет исполнять мать Керис, а вы будете спать в братском дормитории. Дворец запрут. Если за это время наделаете глупостей, назначение отменю.

Филемон разозлился, обиделся, но промолчал. Он понимал, что победил, и не собирался препираться из-за условий.

— Во-вторых, у вас будет своя сокровищница, но казначеем назначается брат Томас, и без его ведома и позволения не разрешается прикасаться ни к одной монете, ни к одному предмету драгоценной утвари. Далее, я повелел на братские средства построить новую башню в соответствии с расчетами Мерфина Мостника, и ни вы, ни кто другой не уполномочен отменять это решение. Мне не нужна половина башни.

Аббатиса обрадовалась, что сбудется по крайней мере мечта мастера. Анри обратился к ней:

— Еще одно распоряжение, и оно касается вас, мать-настоятельница.

«И что теперь?» — подумала Керис.

— Поступило обвинение в блуде.

Монахиня уставилась на епископа, вспомнив, как застала его с Клодом. Как Анри осмелился поднять этот вопрос? Он же тем временем продолжал:

— Я готов забыть о прошлом. Но в будущем настоятельница Кингсбриджа не должна иметь связь с мужчиной.

Она уже хотела сказать: «Но у вас же есть любовник», — как вдруг заметила умоляющий взгляд епископа. Тот просил ее молчать и не выставлять его ханжой, зная, что поступает несправедливо, но другого выхода не видел. В такое положение его поставил Филемон. С трудом, но аббатиса отказалась от соблазна ужалить его в ответ. Ни к чему хорошему это не приведет. Мон приперт к стене и делает что может. Монахиня стиснула зубы. Епископ тем временем продолжил:

— Могу я получить ваши заверения, мать-настоятельница, в том, что отныне ни у кого не будет оснований для подобных обвинений?

Керис опустила глаза. Опять перед ней стоял выбор: бросить все, над чем трудилась — госпиталь, хартию, башню, — или расстаться с Мерфином. И вновь целительница выбрала дело. Аббатиса подняла глаза и посмотрела прямо на Анри:

— Да, милорд епископ. Даю вам слово.

Керис говорила с Мерфином в госпитале, кругом сновали люди. Она дрожала и едва не плакала, но не могла остаться с ним наедине. Знала: если они уединятся, ее решимость ослабнет, она бросится ему в объятия, скажет, что любит, и пообещает оставить монастырь и выйти за него замуж. Поэтому, вызвав Мостника запиской, встретила его у входа в госпиталь, крепко скрестив на груди руки, чтобы не впасть в искушение и не дотронуться до человека, которого так любила. Выслушав ее, Мерфин посмотрел на возлюбленную, словно собрался убить.

— Это конец.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что больше не буду надеяться и ждать, когда ты станешь моей женой.

Ее будто ударили. А зодчий продолжал, каждой фразой нанося новые удары:

— Если это серьезно, я постараюсь как можно скорее тебя забыть. Мне тридцать три года. Жить мне недолго. Моему отцу пятьдесят восемь, а он умирает. Женюсь на другой женщине, у меня еще будут дети, и я буду счастлив в своем саду.

Нарисованная им картина была непереносима. Керис кусала губы, пытаясь сохранить самообладание, но слезы текли по лицу. Фитцджеральд пощады не знал.

— Я не собираюсь всю жизнь тебя любить. — На сей раз он словно пырнул ее ножом. — Уходи из монастыря сейчас или оставайся в нем навсегда.

Монахиня попыталась твердо посмотреть на него.

— Я не забуду тебя и всегда буду любить.

— Очевидно, не так уж и сильно.

Керис долго молчала. Она любит достаточно сильно, очень сильно, это точно. Но любовь ставит перед ней неразрешимый вопрос. Однако спорить бессмысленно.

— Ты правда так считаешь?

— По-моему, это очевидно.

Аббатиса кивнула, хоть и не согласилась.

— Прости. Мне очень жаль. Так жаль, как еще ни разу не было в жизни.

— Мне тоже.

Мерфин развернулся и ушел.

75