Мир без России

Обращаясь к России, Поздняков справедливо высказывается как против противопоставления России Западу и Азии, так и против навязывания России Европы (европейской цивилизации). Он пишет, что «у России своя судьба, обусловленная всем ходом ее становления как исторической индивидуальности» (с. 99). В другом месте он пишет: «Если Россия хочет сохранить свою великую будущность, она должна остаться Россией. Ей незачем ставить перед собой цель стать Европой или присоединиться к ней. Цель эта столь же абсурдна и ирреальна, как если бы она вздумала присоединиться к Китаю, к Индии или к Японии. Россия — не Европа, не Азия и даже не Евразия; она просто Россия» (с. 102).

Мне очень нравятся эти слова, поскольку я сам, не ведая их, писал: «Так где же находится Россия? Убежден: ни в Европе, ни в Азии. Россия находится… в России»²¹².

На этом я хочу завершить сопоставления. Но любому изучающему внешнюю политику и международные отношения настоятельно рекомендую прочитать упомянутую книгу Э. Позднякова, равно как и другие его работы²¹³.

А теперь я хотел бы затронуть проблему взаимоотношений между национальными интересами и национальной безопасностью.

Национальные интересы и национальная безопасность

Поскольку при формулировке категории национальных интересов все теоретики включали в нее категорию национальной безопасности, придавая последней решающее значение, в последующем эти две категории как бы слились в одну. Как указывает Арнольд Вольфэрс, «в результате формулировка национальных интересов практически стала синонимом формулы национальной безопасности»²¹⁴. Для того чтобы «развести» эти категории, надо было ввести дополнительную категорию «ценности» или «стержневые ценности» (core values), слова, которые довольно активно употреблял У. Липпман. Вводя эту категорию, Вольфэрс предлагает такой вариант взаимосвязей: «Тогда безопасность есть ценность, которой государство может более или менее обладать и которую оно стремится иметь в большей или меньшей степени. Она (категория безопасности) имеет много общего с категорией силы (power) и благосостоянием (wealth), двумя другими ценностями громадной важности в международных делах. Однако, если благосостояние измеряется количеством материальных ресурсов государства, а сила — его способностью контролировать действия других, безопасность в объективном смысле измеряется отсутствием угрозы приобретенным ценностям, а в субъективном смысле — отсутствием страха за то, что эти ценности будут подвержены угрозе. В обоих случаях национальная безопасность может восприниматься весьма широко: от почти полной опасности или чувства опасности до почти полной безопасности или отсутствия страха за нее на другой стороне»²¹⁵. Проблема же, по мнению Вольфэрса, состоит в том, что не только внутри одного государства, но и со стороны других государств одни и те же явления воспринимаются по-разному — «открытие», сделанное еще древними греками, которое блестяще проиллюстрировано в «Диалогах» Платона. В данном же конкретном случае и Вольфэрс, замкнувшись на категории безопасности, так и не показал, в чем ее отличие от национальных интересов. Из его рассуждений также создается впечатление, что это одно и то же. Впрочем, эта путаница продолжается до сих пор.

Для того чтобы выйти из этого заколдованного круга, я предлагаю свою интерпретацию взаимозависимостей разбираемых категорий.

Методологически схема выработки концепции национальной безопасности должна строиться, во-первых, из формулирования концепции национальных интересов, во-вторых, обозначения реальных и потенциальных угроз национальным интересам, и только после этого формулируется политика предотвращения или нейтрализации «угроз», т. е. политика национальной безопасности.

Чтобы понять функциональные роли национальных интересов и национальной безопасности, необходимо представлять всю цепь внешнеполитического процесса, которая в сжатом виде выглядит следующим образом.

Существуют два условия, которые составляют объективную потребность государства.

Во-первых, как и любая система, оно объективно «настроено» на самосохранение, т. е. на сохранение целостности, во-вторых, на то, чтобы эту целостность сохранить как можно дольше. В силу множества причин эти потребности реализуются, в том числе и за счет взаимодействия с внешней средой, проще говоря, во взаимодействии с другими государствами или международными субъектами. Но само взаимодействие требует осознания его необходимости, и поэтому этот процесс субъективен. Его результат выражается в форме интереса. На философском языке это прозвучало бы как процесс субъективизации объективных потребностей общества. Несколько проще, интерес государства — это субъективная форма выражения объективных потребностей общества, которые в аккумулированном виде выражаются через интересы государства, т. е. они по сути дела являются государственными интересами.