Мир без Стругацких

Ч-637 знал – сюда может попасть любой, – и поэтому не удивился, увидев сидящего в ногах кровати чёрта, одетого в щегольской полушубок и эмгэбэшный мундир. Ч-637 не только не изумился, но вообще почти не обратил на чёрта внимания: Ч-637 был занят.

Он умирал.

Чёрт посмотрел на него и задал безымянному зэку тот же вопрос, который спустя двадцать с лишним лет задаст лауреату премии Ленинского комсомола и члену президиума СП СССР. Он спросил:

– Ну как, старина?

Ч-637 не ответил. Всё было ясно без слов: потухший взгляд, серая обвисшая кожа, кровоточащие дёсны, крайняя степень истощения, холодный предсмертный пот.

– Так как мы решим с тобой? – продолжил как ни в чём не бывало чёрт. – Будем тут умирать или выслушаем интересное предложение?

Взгляд Ч-637 с трудом сфокусировался на своём собеседнике, но по-прежнему не сказал ни слова.

– Собственно, я думаю, подойдёт типовой вариант номер… э-э-э… семь дробь пять. Жизнь, здоровье, богатство, долгая жизнь… вот это всё. И вдобавок – никаких запретов. Будешь делать что хочешь: лгать, блудить, предавать друзей и врагов. Неплохо звучит, а? – и чёрт усмехнулся.

Теперь Ч-637 внимательно смотрел на него, словно обдумывая услышанное. Казалось, в потухших глазах забрезжил слабый отсвет.

– Ты хочешь спросить: «А что в обмен? Как придётся расплачиваться?» – спросил чёрт, хотя умирающий зэка всё ещё молчал. – Хороший вопрос, да. Ты прав, потом придётся платить, но, пойми, это будет потом, спустя много лет. А если мы не договоримся – то самое позднее завтра утром ты предстанешь перед Судом, который куда пострашнее всех ваших трибуналов и троек. Подумай сам: какие твои шансы? Похож ли ты на праведника? Нет, ни один праведник здесь десять лет не продержится, года два-три от силы. Так что прикинь – какие твои шансы на так называемый рай? А если ты в любом случае отправишься к Хозяину, то я предлагаю оттянуть этот неприятный момент лет на двадцать, а то и больше.

Чёрт закурил и протянул дымящуюся сигарету умирающему. Ч-637 затянулся, не сводя с чёрта глаз.

– А что душа? Это же как прошлогодний снег, – продолжал чёрт, – на дворе атомный век, какая душа, старина? Верно же? А если мы договоримся – ты проживёшь хорошую, счастливую жизнь. Деньги, слава, почёт, огромная квартира, красивая жена… а когда она состарится и надоест, я подгоню тебе табун молодых девчонок, которые даже не родились сегодня. Ты даже не представляешь, какие они будут, что они будут выделывать!.. Что вы будете выделывать!.. А что придётся платить – так, пойми, это нескоро, это потом.

И тут Ч-637 кивнул. В руке у чёрта появилось несколько скреплённых листов бумаги, другой рукой он протянул вечное перо – золотой Rotring, вероятно, трофейный или конфискованный при обыске.

Ч-637 сжал его серыми пальцами, но не протянул руки к договору. Вместо этого он так же напряжённо смотрел чёрту в глаза до тех пор, пока тот не скривился:

– Ну, старик, зачем тебе это? Ведь слаще помнить, как ты едва не умер, через что ты прошёл, разве нет? Нет? Ну хорошо, если ты так просишь… – он смял бумаги в комок и тут же развернул его назад. – Вот, добавил ещё один пункт, параграф восемь «О добровольном забывании», прочитать вслух или и так поверишь?

Ч-637 слабо кивнул и пошевелил рукой. Чёрт протянул ему договор, Ч-637 дёрнул кистью, перо едва оставило след на бумаге, но через миг подпись Самуила Лейбовича Гольдберга вспыхнула искрой, слепяще-белой, как при сварке. На мгновение она ослепила умирающего, но когда её отпечаток погас на его сетчатке, он резко сел.

Никакого чёрта рядом не было, не было и коек больничного барака: яркое солнце било сквозь не до конца задёрнутые бархатные шторы да в огромной кровати посапывала, свернувшись клубком, пышная блондинка. Семён Львович знал, что её зовут Алевтина и они уже год женаты. Он посмотрел на будильник – о, надо спешить, через час его ждут в театре, предстоит читка его новой пьесы. Семён сунул руку под одеяло и ущипнул спящую Алевтину за аппетитный зад.

– Пора, красавица, проснись! – сказал он. – Аля, вставай! Мне нужна утренняя порция творческого вдохновения!

Алевтина сквозь сон промурлыкала «Сёмушка…», перевернулась на спину и, не открывая глаз, протянула губы для поцелуя.

Семён стащил с жены одеяло, полюбовался на роскошные груди – ого-го какие, не надоедает ни смотреть, ни трогать! – ещё раз поцеловал, сам себя спросил: «За что мне такое счастье?»

И сам себе ответил: «Да ни за что! Наверно, я просто везунчик!»

* * *

– Значит, меня арестовали в декабре тридцать седьмого? – задумчиво сказал Семён. – Десять лет я оттрубил по лагерям, осенью сорок восьмого умирал в лазарете, а ты пришёл, подсунул мне договор и всё переиграл – вернул в Москву, придумал другую, ложную жизнь. И в ней я стал успешным драматургом, известным всему городу ходоком, любимцем дам… но только живых воспоминаний про эти одиннадцать лет ты мне не выдал, вот, значит, отчего у меня провал в памяти!