Мир человека в слове Древней Руси

Свет проясняет для чувств человека контуры внешнего мира, делает этот мир явным, телесным, понятным. Но также и мир как отношение, спокойное или успокоенное, проявляет себя только в миру, на людях. И то другое, и «свет» и «мир», — всегда совокупность и множество лиц, проходящих перед глазами человека. Однако есть и различие между светом и миром, и различие очень важное.

Свет — движение, мир — покой. Свет резко, без тени, очерчивает фигуру, которая находится вне: кого-то, кто выше, весь в сиянии света; это — пугающе «чужое», к чему надлежит отнестись с недоверием. Мир же всегда предстает в полутонах, он понятен и близок, это «свое».

Внутренняя противоположность мира свету сохранялась долго, словесно она постоянно находила выражение в образах, которые обновлялись и в бытовой речи, и в художественных текстах. «На весь свет ославить», «всему свету известно» — это плохо; «на миру и смерть красна» — даже это хорошо. Мир — естественное состояние человека, его положение среди «своих»; свет — «чужое», не всегда приемлемое, хотя бы потому, что наталкивает на необходимость действия. «Высший свет» всегда противопоставлен «народному миру»; социальные характеристики как бы «снимаются» с древнейших представлений о подобной противоположности. В такой живучести исходного словесного образа и заключается духовная связь поколений. Каким бы точным и удачным термином, заимствованным со стороны, ни было слово или какое бы терминологически строгое значение ни приписали современники тому или иному русскому слову, внутренний образ их исходного корня недоступен таким разрушительным усилиям. Иначе утратится связь поколений и (что не менее важно) сознанию и чувству станет недоступной вся прежняя литература, построенная на этих образах.

Слово миръ в значении "спокойствие" — общеславянское слово. В некоторых литературных славянских языках под влиянием переводных текстов довольно рано стало развиваться и другое, с ним связанное значение: миръ как "пространственное размещение всех одновременно живущих на земле людей". Сначала, разумеется, в подобный «мир» входили только члены рода, затем — деревни, потом еще шире — весь мир вообще, в полном соответствии с греческим словом kósmos, которому в данном случае подражали славянские переводчики.

Легко обнаружить различие между книжным и народным представлениями о мире как человеческом коллективе. В книжной традиции этот миръ — с самого начала широкий мир, равнозначный понятию «вселённая», и только со временем, уже в русских текстах, он постепенно сужает пределы своего развертывания. В народном языке, как только переносное значение слова в нем закрепилось, развитие смысла шло противоположным образом: от узких границ родовой общины до безбрежности вселенной. Народное сознание не просто заимствует что-либо или испытывает влияние со стороны иной культуры, оно укореняет полученное впечатление, доводя его до степени непреложного понятия. Народное сознание никогда не довольствуется внешним приятием чужого понятия, оно творит свое представление. Так и в данном случае. Миръ как "семья" и миръ как "покой" столь же однозначны, но и синкретичны в своих значениях, как бѣлый и свѣтъ, как поле и чистый. Разница в том, что мирный миръ — сочетание из однокоренных слов и потому не может устойчиво сохраняться. Поэтому миръ как "спокойствие" и миръ как "космос" уже с XII в. известны нам как два разных слова, а со временем их стали различать и на письме: миръ "покой", но міръ "община". Словами можно было играть, как это делали многие, например славянофилы, которые полагали, будто восточные славяне «не могли и не хотели принести в жертву внешнему закону закон внутренний; не могли и не хотели обратиться сами из общины в государство; не хотели таким образом расстаться с общиной, с міром и миром» (Аксаков, 1861, с. 55). Жить миром можно только в миру. Согласие рассыпается при давлении сверху, со стороны мертвящей государственности; так история одного слова становится идеологическим оправданием одной из социальных утопий.