Мир чудес

Я был удивлен, увидев, что Айзенгрим вроде бы вполне серьезно размышляет над этим вопросом. Он никогда ничего не рассказывал о своей прошлой жизни или о своих самых сокровенных мыслях, и мне было известно о нем хоть что-то лишь потому, что я знал его с раннего детства — за вычетом тех огромных временных промежутков, когда я терял его из вида. Хитроумными способами и наиковарнейшими ловушками, какие только мог изобрести, я выуживал из него сведения о его жизни, но он оказался для меня слишком твердым орешком. Но сейчас он запутался в сетях лести, раскинутых этим умным англичанином Инджестри, и, казалось, вот-вот начнет выдавать свои тайны. Ну что ж, по крайней мере, я буду присутствовать, когда и если он заговорит. Поразмыслив немного, он заговорил:

— Прежде всего, я бы сказал, что моим первым наставником был человек, сидящий вон на том стуле перед вами: Данстан Рамзи. Господь свидетель, он наихудший из фокусников, каких видел этот мир, но именно Рамзи познакомил меня с этим искусством, а по случайному совпадению у него был учебник под названием «Секреты сценических фокусов», написанный тем самым человеком, о котором мы говорим и которому хотим воздать должное, если только ваши слова искренни, мистер Инджестри.

Это вызвало, как и рассчитывал Айзенгрим, небольшую сенсацию. Инджестри, раскрыв раковину, немного помедлил, а потом вонзил нож в устрицу.

— Замечательно! Трудно себе представить Рамзи в роли фокусника. Но наверно, был и кто-то еще. Если Рамзи ваш первый учитель, то кто был вторым?

— Не уверен, что расскажу вам об этом, — ответил Айзенгрим. — Мне нужно все тщательно обдумать. Ваша идея о подтексте — сам термин и идея для меня в новинку — довольно интересна. Вот что я вам скажу. Серьезно изучать магию я начал тридцатого августа тысяча девятьсот восемнадцатого года. В этот день я спустился в ад, откуда не поднимался семь лет. Я подумаю, стоит ли мне углубляться в эту историю. А теперь я иду спать.

3

Лизл почти ничего не говорила во время их ссоры — или соперничества двух самомнений, уж как вам больше понравится, — но на следующее утро она поймала меня до появления киношников. Вид у нее был возбужденный.

— Значит, у Магнуса в жизни наступил исповедальный момент, — сказала она. — Он созревал уже несколько месяцев. Ты не обратил внимания? Не обратил! Ах, Рамзи, ты такой тупица в некоторых делах. Если бы Магнус принадлежал к тому разряду людей, которые пишут автобиографии, то именно сейчас он бы и взялся за перо.

— У Магнуса уже есть автобиография. Мне ли не знать. Я сам ее и написал.

— Милая книжица. «Иллюзии: жизнь и приключения Магнуса Айзенгрима». Но она предназначалась для продажи на его представлениях. Великолепное готическое изобретение твоего великолепного готического воображения.

— Он думает о ней иначе. Когда у него спрашивают, он говорит, что это поэтическая автобиография, которая гораздо правдивее рассказывает о таком человеке, как он, чем если бы она представляла собой фактическое описание событий его жизни.

— Знаю. Это я его научила так говорить. Уж не думаешь ли ты, что он сам до этого додумался, а? Ты же его знаешь. По-своему он удивительно умен — очень чувствительный, понимающий, с богатой интуицией. Но этот ум не от образования и не от чтения. Магнус — поистине удивительное существо. Такие существа — огромная редкость. И как я уже сказала, он дожил до исповедального периода в своей жизни. Я думаю, мы услышим много необычного.

— Не необычнее того, что могу о нем рассказать я.

— Знаю, знаю. Ты зациклился на том, будто его мать была святой. Рамзи, ты вот всю жизнь в этом копаешься; ты знаешь хоть одного святого, у которого был бы ребенок? И что это был за ребенок? Может быть, мы скоро узнаем.

— Меня немного злит, что он собирается рассказать посторонним людям то, чего не рассказывал тебе и мне.

— Глупец! Кран, из которого вытекает истина, всегда поворачивает кто-то посторонний. Ты выболтал мне все тайны твоей жизни, когда мы были знакомы всего-то пару недель. Магнус будет говорить.

— Но почему сейчас?

— Потому что он хочет произвести впечатление на Линда. Его ужасно интересует Линд, и у него, как и у всех нас, есть свои маленькие причуды. Однажды он хотел произвести впечатление на меня, но тогда время в его жизни было неподходящее, чтобы выплеснуть из бутылки все.

— Но Инджестри предложил, чтобы и Линд что-нибудь рассказал. Уж не предстоит ли нам небывалое взаимное душеизлияние?