– А я думаю, науку и образование запретили бы вообще, – заметил Адольф.
– Быть такого не может, – отмахнулся Александр. – Слушай дальше.
– Адольф, здесь нарисуешь пароход. Как в музее. Только сделай его страшнее: пусть трубы будут выше, а колесо совсем огромным.
Александр замолчал. На душе от собственных фантазий стало так тоскливо, что захотелось вспомнить, как же все было на самом деле. Ведь не зная этого нельзя приниматься за альтернативную историю!
На самом деле он, конечно, знал: в реальной истории Европы все было так.
В середине лета 1774 года в порт Кенигсберга вошла небольшая эскадра из военных и торговых кораблей. На борту одного из них была императрица Екатерина, ее двор и некоторые аристократы, не принявшие милость победителей. Бегство оказалось столь поспешным, что императрица не успела захватить свои драгоценности.
Удивленный прусский король не мог принять причины столь быстрых успехов восставших. Ведь еще зимой из Петербурга приходили донесения о том, что бунт в заволжских степях будет подавлен, едва туда придут несколько регулярных полков. В действительности же полки после коротких схваток в полном составе перешли на сторону «степного царя».
Еще не сошел снег, а на Петербург через Москву рванулась армия, состоящая из конницы и конной пехоты. Страшнее и внезапных атак, и мобильной артиллерии, и таинственных пуль, поражающих чуть ли не за версту, был знаменитый Оренбургский Манифест. Текст был написан на русском и немецком, он гарантировал всем, кто покорится царю, милость, а при некоторых условиях и сохранение статуса. Документ был прост, ясен, понятен – и на фоне череды побед необычайно убедителен. Императрица не успела опомниться, как поняла: ей хватит времени лишь добраться до пристани.
Европа выжидала, не зная, как говорить со странным царем, поселившимся в Кремле, – столицей опять стала Москва. Но скоро пошли такие дела, что медлить стало невозможно. За два года до этого восточные земли Речи Посполитой от Двины до Днепра отошли к России. Бароны и князья ощутили тогда лишь моральную обиду: они лишились права вешать подданных, прочие феодальные удовольствия остались во всей полноте.