Мир Гаора (СИ)

   - Больно?! А пацану, что ты у школы подманил, живот ему взрезал и трахал через рану, ему больно не было? А той девчонке, как ты ей груди резал, забыл? Тебе сколько насчитали? Двадцать шесть доказанных, и в подозрении семнадцать! А не нашли сколько?

   - Врёшь! - закричали у решётки. - Всё врёшь!

   - Ты, гад, врёшь. Их ты тоже так подманивал? Что тебе плохо, чтоб помогли?

   Гаор уже не замечал, что кричит в голос, что с той стороны решётки чёрным плоским силуэтом стоит надзиратель. Он выплёскивал всё, не сказанное тогда, когда он сидел в зале суда и слушал деловито спокойное разбирательство.

   - Я воевал! Я фронтовик!

   - Не ври! Не был ты на фронте! Мы там таких сами кончали! Про лесополосу вспомни, девчонки ягоды собирали с голодухи, младшей сколько было? Пять? Она просила тебя: "Дяденька, не убивай". Ты что с ней сделал? А сестрёнок смотреть заставил! Им больно не было?

   Камера приглушенно зарычала.

   - Тебя ж, серый тихушник, даже Контора твоя сдала!

   Надзиратель стукнул дубинкой по решётке и спокойно сказал.

   - Слон, успокой говоруна.

   Перед Гаором вдруг возникла, всё заслонив, огромная фигура Слона. И одновременно Слон оглушительно хлопнул перед его лицом большими полусогнутыми ладонями, вцепившиеся с двух сторон в его плечи руки опрокинули Гаора навзничь, несколько кулаков согласно ударили по нарам, изобразив звук падающего от удара тела, а ладонь Седого жёстко зажала ему рот. Слон повернулся и пошёл на своё место.

   - А этого я успокою, - удовлетворённо сказал надзиратель.

   Гаора продолжали удерживать, зажимая ему рот, и он увидел только мгновенный голубой отблеск и услышал треск электрического разряда. У решётки взвыли.

   - Сейчас добавлю, - пообещал надзиратель, и всё стихло.

   - Всем спать, - выждав немного, сказал надзиратель. - Завтра его заберут, но чтоб до утра он целый был.

   Когда его шаги затихли, Гаора отпустили.

   - Ты откуда знаешь всё это? - почти беззвучно спросил Зима.

   - Я на суде был, - так же тихо ответил Гаор.

   Рука Седого ловко шлёпнула их обоих по губам, и они послушно замолчали.

   До утра в камере стояла та же напряжённая тишина, никто не вставал ни к параше, ни к крану. Свет включили перед побудкой, пришли два надзирателя и молча вывели этого. Как только они ушли, сразу несколько человек сорвались с нар и бросились к крану. Толкаясь, они набирали воду в пригоршни и, подбегая к углу, где спал маньяк, выплескивали её на пол. След смывают, понял Гаор. И невольно поёжился: что с ним сделают сегодня за то, что нарушил правила, заговорил с таким.

   - Иди, - сказал, не глядя на него, Чалый, - разденься и целиком обмойся.

   - Хоть и такая, а всё вода, - так же глядя в сторону, кивнул Зима, - на голову вылей и рот промой.

   Гаор встал и пошёл к крану, ничего не понимая, но, надеясь, что этого будет достаточно для очищения. На "губе" нарушения неписаного Устава смывали кровью. Ему сразу уступили место. И по этой готовности, он понял, насколько дело серьёзно. Он разделся догола, бросив рядом прямо на пол рубашку и брюки, и стал мыться. Вода смывает. Так что лучше, наверное, не обтереться, а облиться. Он набирал пригоршни и выливал воду себе на голову, грудь, плечи, в лицо, пару пригоршней плеснул на спину. Вода стекала, холодя тело.

   - Одевайся, застудишься, - сказали сзади, и он понял, что очищен.

   И как раз уже кричали побудку и поверку. Будто ничего и не было.

   Гаор встал на своё место в строю, удовлетворённо отметив, что его не сторонятся. Значит, и вправду, очистился. Но интересно получается. Как вчера говорили? Водаматёрая, вода материна, вода мёртвая. Похоже...

   - Заходи.

   Он зашёл со всеми в камеру. Надо бы одежду просушить. Оделся-то он прямо на мокрое тело, и его уже начала бить дрожь, а сушиться... только движением. Место, где лежал маньяк, похоже, тоже считается очищенным, там как раз мальцы в чёт-нечёт дуются, так что если он рядом встанет...

   - Рыжий, а сейчас ты чего?

   - Одеж...ду... су...шу... - раздельно ответил он между отжиманиями.

   - Надо же, удумал.

   - А чо, мы в поле так же, прихватит дожжом в пахоту аль на покосе, ну и пока допашешь, то и просохнешь.

   - Рыжий, ты ж не поселковый, отколь знаешь?

   - В армии на марше сохнут, - ответил, отходя от стены, Гаор. - Бегом греемся, штыком бреемся.

   Старое присловье выскочило само собой, он, только сказав, сообразил, что к бритью здесь отношение особое. Но спросили его о другом.

   - А штык - это чего?

   Что есть не видавшие слонов, Гаор мог поверить, но чтоб штыка не знали?! Он растерялся, и ответил за него Чалый.

   - Ну, ты и чуня, Малец! Это нож такой у винтовки.

   Дальше последовало абсолютно неуставное, но от этого не менее точное описание.

   - А чуня это что? - рискнул спросить Гаор, вспомнив своё намерение учить язык.

   - Нуу, - Чалый полез всей пятернёй к себе в затылок, взъерошив и без того спутанные волосы, - ну, поселковых так зовут, кто акромя хлева с полем и не знает ни хрена.

   - Сам ты чуня, - обиделся Малец, - ты без них зимой проживи. В бахилах одних зябко, в раз ноги поморозишь.