Мир Гаора (Сон 1-10) [СИ]

В мастерской тихо и безукоризненно чисто. Потому что — Крайнтир старался не врать самому себе — здесь давно не работают, а отсиживаются в одиночестве, прячась от… от жизни, ставшей невыносимо пустой. Да, на стене так, что как ни сядь и ни встань, то увидишь, развешаны его дипломы и патенты. Но уже — сколько лет прошло с того разговора? Не важно — ни одного нового. Ни одного! Он пытался. Честно. Покупал задорого работников. Все, как один — редкостные тупари, исполнители. Только впустую переводили дорогое сырьё, да ещё корм и содержание. Дед, конечно, рассердился и приказал прекратить транжирство. Он, разумеется, подчинился, закрыл свой аргатский филиал, распродав всё, чтобы — опять же по требованию деда — компенсировать затраты рода на свои развлечения, потому что: «Делай что хочешь, пока это не в ущерб роду», — и перенёс занятия в Академию, взял студентов, практикантов и дипломников. И опять… Нет, его по-прежнему вносили в списки соавторов, но все, и прежде всего он сам, понимали, что от него откупаются, что нужно его имя, а сам он и сотки медной не стоит. А потом эта чудовищная, подлая статья в захудалой газетёнке. Проклятые либералы! Всё обгадят, извратят. А все поверили, а опровергнуть… Аггелы, ну, почему?! За что?! Ведь он тогда спас и сам проект, и уцелевших…

…Худое лицо, седая редкая щетина вокруг губ и на подбородке, кожаный ошейник, трёхлучевое клеймо над переносицей и ненависть, нет, презрение в жгуче-чёрных глазах.

— Ты раб! И не забывай об этом!

— А ты бездарь и плагиатор. И тоже помни. Сам ты ничего не можешь. Не мог раньше и не сможешь никогда.

— Я… Я спас тебе жизнь.

— Да ну?! Это когда ты устроил взрыв, ты кого-то спасал? Я-то знаю, как было на самом деле.

— Было так, как записано в протоколах! Я… да по одному моему слову тебя насмерть запорют!

— И ты сразу станешь талантом, правда?

Он замахивается для удара в это ненавистное лицо и… нет, это будет слишком легко, пусть этот… прочувствует всю тяжесть и позор рабства.

— Ты ещё пожалеешь.

Пожатие плечами.

— Жалеют о согласии, а не об отказе.

— Хорошо, ты сам выбрал, — он старается говорить с такой же спокойной язвительностью. — Твой путь к Огню…

— Вот там и встретимся, — нагло перебивают его…

…Да, вот так всё и было. В том кабинете его городской мастерской. Он отправил наглеца на торги, и всех остальных из той мастерской. Ведь они могли слышать и… и без этого… бунтаря бесполезны. И был уверен, что больше никогда, что он ещё докажет… Наглец, возомнивший себя незаменимым, сорвавший такой многообещающий проект. А потом эта статья. Как же все эти… низкородные и безродные обрадовались и засуетились, вплоть до переименования мин, ещё тех, уже принятых на вооружение и приносящих небольшой, но постоянный доход. Дед тогда всё-таки признал, что затраты на его учёбу в Политехнической Академии не пропали даром и даже согласился, чтобы он оставлял эту мелочь себе, в своё личное нажитое, а, значит, мог тратить по своему усмотрению.

Вот оттуда и покатилось. Неудачи, мелкие, но обидные. И «Три кольца», дававшие негласный, но постоянный доход, разорила та же проклятая либеральная газетёнка. Он тогда, нет, ещё раньше потребовал, чтобы единственный не клеймённый дядя, ухитряющийся сидеть сразу в двух сёдлах, навёл порядок среди говорунов и писак и прихлопнул этих паршивцев, как мелких, но вредных мух, а то… Он же у них — Мэтр, вот пусть и оправдывает своё прозвище. Тоже наглец. Пожал плечами. «Мне они не подчиняются». Ну ничего. Придёт моё время. «Племянник дядю не клеймит», — да. Но глава рода властен над всеми и каждым. Придётся подождать. Я подожду. И дождусь.

Крайнтир посмотрел на часы. Время, предназначенное для мастерской, истекло. Надо возвращаться в главное здание, в свои апартаменты. И жить дальше. Как подобает наследнику славного рода. Королевского, хотя это теперь нельзя произносить вслух, но помнить надо. А потому беречь себя и своё здоровье. Отец не вечен, и в тот долгожданный миг, когда ты займёшь центральное кресло у родового Огня, у тебя должно быть здоровье и время, чтобы прочувствовать и насладиться сполна.

Аргат

Об этом — заказать у фотографа выкадровку и уже на её основе сделать себе новую карточку на полку — Моорна задумалась, как только увидела ту фотографию в газете, но то ли струсила, то ли постеснялась, хотя сама не понимала, чего и кого боится и почему стесняется. И вот тянула, тянула и дотянула. Ниарр Тарр — до войны один из многих, «рабочая лошадка», после и в результате работы с Мэтром, а — главное — персональной выставки, что до этого практиковалось исключительно художниками и то далеко не всеми, стал не просто знаменит, а востребован. И очень многими.

О встрече пришлось не просто договариваться, а записываться, потому что клиенты с такими же запросами уже составили не хилую, скажем так, очередь. Но Моорну, как «свою», воткнули в ближайший маленький просвет, и она побежала на выставку списать номер негатива, ругая себя и про себя самыми последними даже в Арботанге словами, что совсем забыла о такой значимой детали.