Мир, где меня ждут

— О чём вы, я не понимаю… — Ведьмак не дал ей договорить простым и волнующим способом, прикоснувшись губами к ее приоткрытым для недосказанного вопроса губам. В первую секунду девушка пораженно замерла, но уже через вздох искренне и горячо ответила на этот отчаянный порыв. Дрожащие от волнения и страсти ладони легли на широкие плечи, прошлись по спине, потом запутались в черных волосах, в безмолвном стремлении как можно дольше продлить этот сладкий миг. Не отпускать его никуда, избавиться наконец-то ото всей недосказанности, непреодолимой преградой вставшей между ними. Подарить всю себя, без остатка, душу и тело, и никогда не пожалеть о необдуманной жертве, никогда не усомниться в ее дороговизне. А уж что она получит взамен… Один ли год счастья, месяц, ночь… Один миг — и то отрада.

Демиан даже не ожидал, что поначалу такой робкий, безыскусный поцелуй Марины окажет на него подобное воздействие. Словно добрую бутыль 'Пламени Бездны' выпил залпом, больше не с чем было и сравнить то, что он сейчас испытывал — словно все мысли, какие были в голове, махом вылетели куда-то, оставив после себя звенящую пустоту, пьянящий восторг и бескрайную легкость полета и еще много всего, целый радужный калейдоскоп, и вовсе не поддающийся никакой классификации. Целовал он женщин куда более умелых, и более красивых, в тонкостях и мельчайших нюансах изучивших непростое искусство обольщения, знающих, как доставить наслаждение, уверенных, — и не без основания, — в своей неотразимости. Но никогда прежде, ни при каких обстоятельствах, не терял контроля над ситуацией, не отдавался во власть сиюминутного порыва. А теперь — с трудом пришел в себя, словно после помутнения рассудка или тяжелой затяжной болезни, и, хоть убей, отказывался вспомнить, когда они с Мариной успели оказаться на нагретой солнцем земле, причем с него будто порывом ветра сорвало куртку и рубаху, которые в творческом беспорядке валялись на примятой траве в нескольких ярдах от них, на девушке же отсутствовала теплая накидка (отчего-то сейчас свисающая с высокой ветки дерева), а шнуровка на платье была даже не распущена, а разорвана. 'Все уроки мастера Когана о самоконтроле к демонам'. Еще чуть-чуть, и напрочь забыл бы, с какой мыслью поцеловал любимую, будто в омут кинулся с головой. С тяжелым, ноющим чувством посмотрел в затуманенные глаза девушки, в последний раз приник к ее губам, не в силах остановиться. Прошептал:

— Вы всё поймете. После…

Синие глаза, всё еще подернутые влажной поволокой, словно тихая гладь озера, укрытая туманом, изумленно распахнулись. 'Я думал, что никогда в жизни не стану применять к ней магию, но сейчас явно не тот случай, чтобы следовать ранее принятым принципам. Если это — единственный способ спасти ее…'

Уже проваливаясь, как в пропасть, в мягкую глубину навеянного колдовского сна, Марина с кристально-ясной, пугающей ясностью поняла, что Демиан попрощался с ней. Навсегда. Хотела закричать, остановить его, попытаться всё исправить, но… Вокруг нее сомкнулась непроницаемая темнота. Ни запахов, ни звуков. Ни желаний… Ни страхов. Одно только безграничное спокойствие.

В затухающем взгляде Марины вспыхнуло страшное осознание. И погасло, уснув под густыми опустившимися ресницами. Сбившееся дыхание быстро выровнялось, хранительница погрузилась в глубокий сон. Теперь Давола попросту не заметит ее, не почувствует ее подспудных чувств, надежно упрятанных под завесой призванного им дурмана. А когда она придет в себя, спустя сутки, возможно даже чуть позже, древняя тварь (очень хочется на это надеяться, да что ему еще и остается, кроме надежды) окажется уже очень далеко отсюда. Получив свое, Давола отправится в поисках очередной жертвы.

Молодой человек ласково отвел спутанную прядь волос с ее лица, спокойного, умиротворенного: постепенно стерся трагический надлом бровей, да опустились уголки горько поджатых губ. 'Всё у тебя будет хорошо. Без меня станет лучше, вот увидишь. Я словно призван лишь вносить разлад, сеять противоречия, превращать в Хаос твою спокойную размеренную жизнь. И бесследно исчезнет вместе со мной проклятие безумной старухи. И навек останется лишь предсказанием, не прорвется в мир его злая воля, не причинит тебе вреда'.