Мир, где меня ждут

— Почему — так? Почему — с нами? За что? Лар, когда же всё это кончится?!.. — вырвалось из груди отчаянным воплем, протяжным криком подстреленной птицы, тщетно пытающейся расправить перебитые крылья, жестоко вывернутые еще совсем недавно с радостью подчинявшимся ей воздухом. Так неожиданно, подло предавшим. Ощущая ставшую вдруг неподъёмною тяжесть собственного ослабшего тела, неумолимо приближавшуюся землю… Словно обезумев вмиг, подскочила, вцепилась мужчине в ворот куртки, яростно затрясла… Как если бы он знал ответы на все ее вопросы, высказанные и те, что она никогда бы не задала даже самой себе. Побоявшись. Постеснявшись… Осеклась, потеряв голос, на полуслове, на полувздохе. Отхлынули обуревавшие ее эмоции, оставив лишь тонко звенящую пустоту. Жадную бездонную яму. Пересохший, истосковавшийся по животворящей влаге колодец. И нечем заполнить… Бессильно уронила руки. Смолкла, не смея поднять на него глаз. Ведь это была не только ее утрата. Не ее персональная боль. Весь день, наплевав на опасность, забыв про усталость, жгли костры. Прощались со своими павшими товарищами, ушедшими в лучший мир. Почему-то мало кто сомневался в том, что именно лучший. Наверное, потому, что хуже, чем здесь и сейчас, представить было трудно. Но всё же она не могла, не имела права позорно закатить истерику! Как какая-нибудь неуравновешенная эгоистичная девчонка… Бездна! Она, всегда предельно собранная и спокойная. Заставляющая матёрых, всякое повидавших воинов сомневаться в наличии у нее простых человеческих чувств. Не так уж они оказались и далеки от истины. Всё было. Были и чувства. Пока она сама не запретила себе чувствовать. Впустила в душу вечный холод. Зная, что так она сделается сильнее, и это было главным. Главным для нее, для этого жестокого, безумного времени, в которое им всем так не повезло родиться. Времени суровой безнадежности, времени тьмы, что освещали лишь погребальные костры. Оно не прощало слабости. И она ненавидела слабость в себе, истребляла ее, никому не позволяла даже заподозрить, что она может быть слабой — самой обычной семнадцатилетней девушкой, чей дар стал для нее проклятьем. Белая Пророчица, Ведьма Изо Льда… Глотающая горькие слёзы, прочертившие алмазные дорожки по такому юному и чистому, почти еще детскому лицу.

— Это ты у меня спрашиваешь, провидица? — Голос у него был усталый и немного хриплый, наверное, потому что слишком долго вдыхал едкий дым. Карие глаза кажутся почти черными в свете костра. Странно, обычно такой теплый осенний цвет нагретой солнцем коры делает взгляд мягче. Но — только не в его случае. Отблески пламени играют на загорелой коже, неуловимо изменяют, казалось бы, давно знакомое и изученное за последнюю пару лет лицо. И ей помстилось вдруг, что она его совсем не знает! Это было так удивительно. Только сейчас пророчица заметила, что их предводитель совсем еще молод, хоть она и не знала точно, сколько ему лет, да и не интересовалась никогда этим вопросом. Почему-то она привыкла считать его гораздо старше. И куда только смотрели ее глаза? Настолько часто заглядывали в будущее, что разучились смотреть по сторонам? А еще девушка с изумлением осознала, что сидящий рядом с ней маг красив. Красив — какой-то вызывающей, отчаянной красотой, что совершенно не подобает бесстрашному ведьмаку, по единому слову которого десятки тысяч существ готовы без промедления отправиться в Бездну и даже не догадается никто задать вопрос 'зачем?' Да просто потому, что не может возникнуть такой вопрос. Раз Аваллар сказал, значит, так надо, значит, по-другому нельзя, и точка.

Как же так? Почему? Что же заставило ее посмотреть на мага другими глазами? Весь день полыхавшие костры?

Аваллар протянул к ней руку, лёгкими прикосновениями пальцев повторяя линии щек, бровей, изумленно приоткрытых губ. Словно бы тоже увидел ее сегодня впервые. И откровением озарило — она не только известная на весь Предел пророчица, чьё имя произносится благоговейным шёпотом. За обволакивающим её непроницаемым, непрозрачным коконом Силы сумел разглядеть просто юную девушку. Надломленную. Уставшую. От всех и вся. Трогательно прекрасную в своей не наигранной, выставляемой напоказ, а напротив, неподдельной, тщательно запрятанной беззащитности.