Мир, где нас не ждали

Процедура показалась довольно поверхностной и формальной. Ряд простых вопросов, подразумевающих точные ответы да/нет. «Участвовали ли вы в ограблении?», «являлись ли вы участником преступного сговора с целью ограбления броневика?», «знали ли вы о преступных замыслах вашего отца Громова Константина Александровича и Гончаровой Юлии Карловны?», «знали ли вы о том, что Громов и Гончарова являются любовниками?», «предлагалось ли вам Громовым или Гончаровой участвовать в преступлении или, может быть, намекалось?» и так далее и тому подобное. На все эти вопросы Денис отвечал строгим «нет» и ему даже не приходилось лукавить. Поэтому для себя он был полностью уверен, что проверку полиграфом прошел.

Но пройти проверку это еще ничего не значило. Полиграф это всего лишь машина, вырисовывающая графики тревожности, ее можно обмануть, и Денис знал, как это сделать, хотя и не был уверен в том, что сможет сохранить полное спокойствие разума и тела, если ему придется врать. Но, к счастью, врать не пришлось, да и провокационных вопросов, которых он так опасался услышать, отчего-то не возникло. Несколько раз проверяющий порывался задать и некие другие вопросы, но Бахчисараев почему-то качал головой или же говорил «не стоит». Поэтому Денис доподлинно знал, что полиграф прошел, но все же дальнейшая его судьба зависела отнюдь не от бездушной машины, а от механизмов куда более одушевленных.

И вот его, Дениса Громова, наконец-то привели к такому человеку, который по сути своей тоже являлся лишь малой шестеренкой в строгом и отлаженном механизме советской карательной власти.

— Снимите с него наручники и покиньте кабинет, — приказал Бахчисараев конвоиру.

Тот было потупился, как, мол, задержанного да без наручников с вами наедине оставлять, а вдруг что, с меня ведь шкуру спустят, но, взглянув в строгое лицо начальника, спорить не стал и в точности выполнил приказ.

— Садитесь, товарищ капитан, — вежливо указал на стул напротив письменного стола в собственном кабинете Бахчисараев.

Денис с подозрением покосился на стул, затем на серые по-советски строгие стены кабинета. Над креслом Бахчисараева висел портрет Якова Григорьевича Блюмкина, но не молодого, каким его запомнил родной мир Громова-младшего, а мужчины лет пятидесяти, полностью лысого, как бильярдный шар, и в пенсне. Этот портрет очень сильно напоминал портрет Лаврентия Павловича Берии, и это сходство отнюдь не внушало никакой надежды. Тем не менее, Денис спросил:

— Вы назвали меня капитаном, товарищ старший майор госбезопасности?

— Так точно, — кивнул Бахчисараев. — Вы все еще остаетесь капитаном советской милиции, да и разжаловать вас никто не собирается.

«Значит еще побарахтаемся», — вздохнул про себя Денис и опустился на стул.

Комитетчик сложил кончики пальцев вместе и внимательно взглянул на Громова-младшего холодными и серыми глазами. Раньше Денис бы даже поежился от такого взгляда опасного человека, наделенного высокой властью. Но сейчас, после всего пережитого на службе «Отдела истинности истории и граждан, попавших в петлю времени», Денис мог смотреть этому человеку в лицо с гордо поднятой головой и даже с вызовом, впрочем, последние эмоции он старался контролировать. Гордость это, конечно, хорошо, сейчас это даже к месту, ведь для КГБ ты должен выглядеть невиновным по всем пунктам, но все же палку перегибать не стоит. А вот страха… Страха, действительно, никакого не было, поскольку сердце Дениса сейчас терзали совсем иные эмоции, а именно злость и обида на Юлю и все то, что она учудила. А еще, словно маленький комнатный мопс, в душе потявкивала совесть, стараясь внушить чувство вины, что, мол, если бы ты сразу прислушался к ёжику, ничего бы этого и не было. Не было бы чертова ограбления, не было бы двух кровавых смертей охранников, не было бы разжалования генерала Фадеева и самоубийства прапорщика Акуленко, и еще двенадцати трупов спецназа, и унизительного ареста отца. «Ох, Юля, Юля, и как ты теперь только будешь спать по ночам с этим кровавым следом, тянущимся за тобой?». Но совесть-мопс опять тявкнула, что, мол, вина лежит и на тебе, но в ответ на нее тут же зарычали две огромные овчарки по кличке злость и обида, и совесть прижала уши, и, похоже, затаилась, дожидаясь своего часа.

— Денис, я могу быть с тобой откровенным? — тем временем перестав буравить Громова-младшего взглядом, спросил Бахчисараев.

— Да, Кир, можешь, — принимая предложенную игру, так же без фамильярности, ответил Денис.

— Тогда скажу честно, ты мне нравишься, Денис. Парень ты хороший и как человек, и как опер. Ты ведь почти в одиночку взял Богатырева, а это дорогого стоит.

Денис поморщился: «Опять меня хвалят за то, что я не совершал».

Бахчисараев с подозрением скосил взгляд, будто учуяв неправду, но Денис вовремя нашелся:

— Рука, — он помахал перед носом комитетчика гипсом, — иногда как кольнет, аж до мозга костей пробирает.