Мир, где тебя нет (СИ)

Целитель, русобородый мужчина с заплетёнными в косу рыжеватыми волосами, оставался привычно бесстрастен и под градом угроз и проклятий, что призывал на его голову северный герцог.

— Мы не имеем обыкновения приписывать себе несуществующие достижения или преувеличивать нашу полезность: соблазны, которым порой не в силах противостоять наши не владеющие даром коллеги. Нынче ровно тот случай, когда от наших усилий зависит немногое. Мы не властны создать из ничего несуществующее противоядие.

— Так чем же, порази вас гром, который день развлекается вся ваша кодла? В картишки перекидываетесь?

— Ускоряем, насколько это возможно, регенерацию, повышаем болевой порог, — с прежним самообладанием ответил лекарь. — Это всё, что в нашей власти.

— Фэлан?..

Герцог развернулся на каблуках, потеряв всякий интерес к лекарю и тем самым предоставив последнему возможность не теряя достоинства ретироваться.

— Ариата! — Гневный запал герцога иссяк точно по волшебству, и сам он, как всегда случалось в присутствии герцогини Кармаллорской, сделался кротким, подобно агнцу. — Вы здесь... Но почему вы здесь?.. Впрочем, — Фэлан в покаянном жесте прижал ладонь к груди, — мой вопрос глуп до неприличия. Само собой, вы не могли не приехать. — Он склонился к руке безучастно молчавшей Дианы и поприветствовал Когана.

Ведьмак сдержанно ответил и обратился к Диане, кивнув на дом напротив, что был несколько просторней и новей прочих.

— Я буду ждать внутри.

— Дайте мне немного времени, — тихо попросила она, едва ли отдавая себе отчёт в том, что сейчас говорит. Отворённая дверь словно бы приближалась, но никак не различить, что за ней.

Ведьмак косо усмехнулся ей.

— Будь по твоему слову и моей воле, я разбил бы все часы в Пределе, девочка.

И ушёл, ровно и неслышно ступая, точно они домчали в Добрую Весь на сказочном ковре-самолёте.

"Он мой сын".

Помоги, Всемилостивая...

— Итак, Фэлан, зачем здесь я — объяснения излишни. Хотя бы по зову долга. Но что привело вас в это злосчастное место? — Диана поворотилась спиной к тому дому, но и не видя чувствовала его ледяное дыхание, его ожидание.

— Боюсь, мой ответ покажется вам пошлым: из соображений исключительно политических. Политика, вы знаете, вообще вещь до крайности пошлая.

— Ваши владения расположены северней всех прочих герцогств, — кивнула Диана, — и любая угроза, исходящая от Антариеса, первым валом ударяет по Синару.

— Всё так. И есть лишь один человек, способный положить предел телларионскому безвластию и возглавить борьбу с этим безумием уже на законных правах. И если единственное, что я могу — это знать, жива ли ещё надежда на разрешение телларионского вопроса — поныне лучшее для всех, — то я хочу знать. И — видит Многоликая, всей душой надеюсь на благополучный исход. При том, — прямо глядя в глаза Диане, признался он, и признание это стоило ему немалого мужества, — что некая недостойная часть меня зложелает совершенно обратного.

— Отчего же? — отрешённо произнесла Диана, блуждая взглядом и не видя ничего перед собой. Только тот дом, только двери, в которые она должна войти. — Разве вы враги с Демианом?

— Не враги, нет. Для нас существует иное определение.

"Что я здесь делаю? — встрепенулась она, и осознание было точно освобождение от инстинктивного страха, забравшего её разум и волю. — Почему я всё ещё здесь, а не там, где должна быть вот уже целых пять минут — непростительная отсрочка!"

— Прошу извинить меня, Фэлан, — скоро, задыхаясь, проговорила она, не дослушав. — Мне нужно... нужно идти.

Герцог молча поклонился и отступил на шаг, освобождая путь.

Диана шла, не чувствуя под собой земли, точно пролетела это пространство на незримых крыльях. Не были белыми те крылья.

***

В проходной комнате оказалось многолюдно; впрочем, всё сделалось таким далёким и неважным, что Диана могла лишь краем сознания отметить знакомые лица, не размениваясь на имена и приветствия. Её никто не окликал: вероятно, взгляда на неё довольно было понять, что она не видит с открытыми глазами.

— Сюда, — мягко позвал женский голос, и Диана последовала за ним и за направляющей её рукой, всё менее принадлежа себе с каждым шагом.

Женщина отворила занавешенную ковром, невидимую дверь.

Сюда не проникали звуки извне, и сами размеры помещения оказались скрыты. Словно, переступив порог, Диана переместилась во времени, не в пространстве. Ей было до горечи на языке знакомо это: искусственно водворённый сумрак, и такая же фальшивая тишина, будто в засаде. И прикрытые колпачками свечи, и марево от курений, неотлетевшей душой сгустившееся под потолком... и даже это дыхание, его особое звучание и ритм, какого не бывает у излечимо больных и раненых, тем более у спящих.

Делалось ли это из уважения к умирающему, из почтения перед смертью, что уже незримо присутствовала во всём, или же потакая лишь вкусам устроителей подобных торжеств? Кто и когда непреложно рассудил, что именно такой должно быть обстановке для сцен ухода?