Мир глазами Гарпа

Итак, раны его смертельны. Ардена Бензенхавера, полностью лишившегося рассудка, увозят в сумасшедший дом. Хоуп беременна, она ждет ребенка от своего любовника. Когда этот ребенок рождается, Ники — ему уже двенадцать — наконец-то чувствует себя полностью освобожденным от напряжения, которое царило в его семье все его детство. Паранойя Дорси Стэндиша, уродовавшая жизнь всех членов семьи, наконец-то покинула дом вместе с покойным. Хоуп и дети продолжают жить и даже с веселым добродушием относятся к нелепым проповедям старого Бензенхавера, которого смерть никак не берет. Он тоже продолжает жить, и вместе с ним живет его кошмарная версия окружающего мира, который он видит теперь только из своего инвалидного кресла в доме престарелых для безумцев-преступников. Таким образом, он оказывается там, где ему быть и подобает. Хоуп с детьми часто навещают его, и не просто по доброте — ибо они действительно добры, — но также затем, чтобы напомнить себе о том, сколь бесценны жизнелюбие и здравомыслие. Стойкость Хоуп и то, что двое ее детей живы и счастливы, делают даже бредовые измышления старого Бензенхавера, с точки зрения Хоуп, вполне терпимыми и порой даже комическими.

Странный дом престарелых, где живут исключительно выжившие из ума преступники, между прочим, весьма похож на больницу для «раненых» женщин, устроенную Дженни Филдз в Догз-Хэд-Харбор.

И дело не столько в том, что «мир, увиденный глазами Бензенхавера», устроен неправильно или неправильно понят, сколько в том, что он непропорционален потребностям обычного мира в чувственных удовольствиях, в душевном тепле и способностям этого мира тоже давать тепло. Дорси Стэндиш также «не вполне от мира сего»; он слишком уязвим в той деликатности, с какой любит свою жену и детей; он воспринимается — вкупе с Бензенхавером — как человек, «не очень хорошо приспособленный для жизни на этой планете», где более всего ценится неуязвимость.

Хоуп и, как надеется читатель, ее дети имеют, пожалуй, несколько больше шансов выжить в этом мире. Роман как бы косвенно подтверждает тезис, что женщины вообще лучше мужчин способны переносить страдания, страх и жестокость, отдавая себе отчет, насколько мы уязвимы для людей, которых любим. Хоуп воспринимается как сильная личность, способная выжить в условиях мира, созданного слабыми мужчинами.

Джон Вулф сидел в Нью-Йорке и думал, что «нутряная» реалистичность языка Гарпа и яркость созданных им образов все же избавят книгу от ярлыка примитивной мыльной оперы. Однако, думал Вулф, с тем же успехом можно было бы назвать эту книгу «Озабоченность жизнью»; получился бы отличный телесериал — из тех, что показывают в дневное время; а если над сценарием как следует поработать, сериал отлично подошел бы для инвалидов, людей пожилых и дошкольников. И Джон Вулф сделал вывод, что «Мир глазами Бензенхавера», несмотря на «нутряную» реалистичность языка и прочие достоинства, — первоклассная мыльная опера.

Позднее и Гарп волей-неволей согласится с ним и скажет, что это самая плохая его работа. «Впрочем, наш ублюдочный мир и первые две мои работы не удостоил похвалы, — писал он Джону Вулфу. — Так что я был просто обязан написать то, что этому миру по вкусу».

Беспокойство Джона Вулфа, безусловно, имело серьезные причины: у него не было уверенности, сумеет ли он оправдать публикацию такой книги. Впрочем, с книгами, к которым он не испытывал особой приязни, Джон Вулф использовал особую систему проверки, которая редко его подводила. В своем издательском доме он славился среди коллег списком книг, которым заранее предсказал чрезвычайную популярность у читателей. Когда Вулф говорил, что та или иная книга станет популярной — независимо оттого, хорошая она, достойная или нет, — он почти всегда бывал прав. Конечно, многие книги становились популярными и без его предсказаний, но ни одна из тех, которым он предрекал популярность, никогда непопулярной не оказывалась.

И никто не знал, как ему это удается.

Впервые он предрек такую судьбу книге Дженни Филдз, а потом каждые год-два делал это для самых разных, но каждый раз весьма неординарных книг.