Мир и нир

— Ты в чём-то прав. Но я повязан, — язык у парня слегка заплетался, однако слова он произносил вполне осмысленные. — За глейство и эти земли я обязан идти за королём — освобождать хрымов.

Он улыбнулся, распахнув рот. Волосы тёмные, глаза почти чёрные, а верхние клыки — раза в полтора больше моих. Дед или бабка у Нимирха точно из антов.

— У меня жена — ант. Дети тоже будут анты. Или полукровки. Почему мы должны воевать с антами? — спросил его.

— Так Карух на том к власти и пришёл. Брата убил. Таким как я обещал: заберём всё у антов и поделим. Устраним несправедливость.

— Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим — кто был ничем, тот станет всем, — ответил я ему, попадая в мотив «Интернационала». Местный яндекс-переводчик, пасующий при обсуждении налоговых зачётов, изумительно справляется со стихотворным размером. А уж с рифмой совсем нет проблем. Большинство слов заканчивается на «хрр» или «брр».

— Ты к чему?

— На моей родине однажды решили — отнять и поделить. Не очень хорошо вышло.

— Гош! Я всё-таки живу как другие. А ты? Южный изгой. Рано или поздно тебя сожрут. И плевать на законы. Особенно если на законы отца плюёт молодой король. Дружина хоть есть?

— Есть. Обстрелянная.

— Но против армии королевства или пары отрядов каросских наёмников не потянет. Рискуешь, Гош. Сильнее меня рискуешь. Это тебе первому надо думать — что делать дальше. В рощу сейчас пойдёшь? А лучше переночуй. Не друг ты мне. И не будешь. Но… уважаю.

Так. Ещё кружка, и разговор окончательно скатится до: ты меня уважаешь — а ты меня? Приглашение я принял, отправившись спать, наутро отвёл двух трофейных корово-бычков (под хвост и брюхо не глядел, пол не определял) в деревню, где выменял на мёд. Правильно — липовый! И без мух. После чего с пеналом бумаг и бочонком не меньше чем на пятнадцать либ, полным сладкой засахаренной массы, потопал в рощу. Верью приветствовал как старого знакомого. Он меня тоже запомнил. Надеюсь — однажды не съест с голодухи.

* * *

Клай за зиму подурнел с виду, посмурнел. На рыжей гриве проступили седые нити. Может — пара всего. Но — заметно.

Семейная жизнь означает испытания. Повторная — тем более.

Настя лишь хмыкнула при моём появлении. Удалилась к себе. Больше не вышла. Не особо вежливо, но я не в претензии.

— Пойдем, воздухом подышим?

Брент пожал плечами.

— Может — пообедаешь с дороги?

— Обед в честь дорогого зятя без нира невозможен. А мне нужна твоя трезвая голова, тестюшка.

Он накинул тулуп и вышел за мной во двор. Дружинник отворил ворота.

— Помнишь, Клай, как отбивались здесь от каросских наёмников прежнего глея Кираха? Будто сто лет прошло.

— Да… Много всего утекло. А здесь стояли палатки на нашей свадьбе.

Теперь просто поле со следами вспашки плугом. Февраль здесь теплее марта под Брянском. Скоро распутица. Посевная. Миры разные, а жизнь течёт по тому же кругу.

— Надеюсь, не жалеешь, что женился?

— Не знаю! — он взмахнул руками, и в том жесте было отчаяние. — Ничуть не напоминает мою прежнюю любовь, мать Мюи. Настья освоилась, стала упрямая. Перечит по любому поводу. Что муж — господин для жены, ей — пустой звук. Считает, все мы виноваты перед ней, что застряла там, где нету айфьинов.

— Айфонов, — машинально поправил я. — Ну а главный виновник…

— Ты, Гош. Так твоя мама ей и объяснила.

— Переживу недовольство Насти. Теперь давай о тебе. Ты же понимаешь, что все женщины — разные? Снаружи у каждой пара сисек. И ниже там — одинаково устроено. Но внутри — другие! Пока ты сравниваешь Настю с покойницей, нормально у вас не будет. Вслух сравниваешь?

— Бывало…

— Ну вот. А представь себя на её месте. В мозгах восемнадцать лет, в её окружении — это скорее позднее детство, чем ранняя зрелость. Вдруг — бац! Ты в другом мире. Всё другое. Тело более взрослое. Вокруг чужие. Нравы совершенно не такие. С её точки зрения — дикие. Постоянные упрёки, что ведёшь себя хуже умершей, то не так, это не так. Ты, здоровенный и грубый мужик со страшными клыками, вдвое старше…

— Не совсем вдвое…

— В её мире такие как ты — с морщинами и сединой — выглядят за пятьдесят. Короче, берёшь замуж. Куда ей деваться? Попрекаешь, что не девица. А она — что, клялась тебе, что ни с кем ни разу? В её обществе такого не бывает. К восемнадцати почти все попробовали. Грехом не считается.

— Как это не считается?!

Он даже приостановился, глядя на меня недоверчиво.

— Вспомни, Мюи пила лёгкий нир. А в некоторых культурах женщинам строжайше запрещена даже капля алкоголя. И лицо они открывают только близким родственникам. После свадьбы — мужу. Там невесту выбирают, не видя внешности! По их понятиям, Мюи с открытым лицом — распутница.

— Дикари!

— Не дикари. Другие.

— Не пойму никогда.

— А придётся, коль взял. Навязал себя. Один мудрец нашей культуры, Антуан де Сент-Экзюпери, сказал: мы в ответе за тех, кого приручаем. Ты приручаешь Настю, хоть и не особо удачливо. Мудрая женщина Катерина Насута добавила: спорить с женщиной в принципе бесполезно, а когда она демоница, так и опасно[7].

— Ты хочешь сказать: Настья — демоница? То есть колдунья?