Мир и война

– Тыщи и тыщи человеков свершают бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок, грабежей, поджогов и убийств, нарушают все заповеди, а церковь все сии неподобства грехом не считает, лишь прославляет христолюбивое воинство и кто больше убил, того славят пуще прочих! На грудь самым ловким убийцам вешают изображение Божьего креста и творят молебны, чтобы убить французов еще больше. И мне, матушка, подумалось. А что ежели страшные сии события, казалось бы, противные всей человеческой природе, на самом деле нисколько ей не противны? Может, так оно всё и должно? – Детские глаза в ужасе расширились. – Как у зверей. Они же о милосердии не лгут. Сильный пожирает слабого, волк загрызает телятю, и так испокон времен. На том стоит мир. На что же она нужна, великая ложь, которую я проповедую за свое поповское жалованье? Зачем препятствую осуществляться закону природы? И сам я не глуп ли? Хоть в небеса не верую, однако, коли уж я священник, то как честный человек соблюдаю все предписанные установления. Не ем скоромного по пятницам, в великий пост изнуряю себя и попадью плотским воздержанием. А чего для? Коли нет ни добра, ни худа, так что хочешь – то и делай. И если не делаешь – обкрадываешь самого себя.

– Зато Кузьма Лихо себя не обкрадывал. Делал, что хотел. Потому он – изверг, а вы порядочный человек, – ответила на умствование Полина Афанасьевна.

Священник оживился пуще прежнего, увлеченный новой темой.

– Вот и про Кузьму тоже желал с вами поговорить. Сомневаются прихожане, что он Лешак. Люди, они ведь как дети малые, память у них короткая. Прежнего, дикого Кузьму позабыли, помнят только смирного. Многие на вас ропщут. Агафью жалеют. Старуха Лукьяниха на исповеди сказала, что вы сами ведьма, Бога не боитесь, ночью на метле летаете…

– Что это вы таинство исповеди нарушаете?

– Лжа и лукавство, – отважно заявил священник. – Я их боле не приемлю.

– Так расстригитесь, – молвила Катина, утомившись пустословием.

Пошла посмотреть, что там с офицером.

Он лежал по-прежнему в беспамятстве, раздетый до пояса. По-цыплячьи тощенький, кожа белая-пребелая.

Виринея с засученными рукавами колдовала над освобожденной от тряпок рукой. Сашенька стояла с тазиком рядом, взволнованно сопела.

– Чем его, пулей или саблей? – спросила Катина.

– Не тем и не другим. Перелом у него был, открытый, – стала объяснять внучка. – Видите, тут кожа порвана. Палку прикрутили, а очистить не очистили. Оттого гнойное воспаление и жар. Еще день, и начался бы антонов огонь, пришлось бы ампутировать.

– Ништо, – сказала Виринея, накладывая свежий луб. – Парень молоденький, кость быстро зарастет. Я его сонной травой напоила, чтоб не дергался, не мешал. До завтра проспит, а проснется – жар уже спадет.

Саша бережно протерла мокрым платком тонкое лицо спящего, потом плечи, грудь.

– Пригоженький, – залюбовалась попадья. – Кожа нежная, будто у щенка на брюхе. А кудряв! Как я девкой мечтала о таких волосах…

– Ах, я тоже, – вздохнула Саша. – Ничего бы не пожалела…

Вот тебе и университетская голова, подумала Полина Афанасьевна и хотела снасмешничать, но тут со двора донесся истошный бабий крик. Помещица быстро подошла к окну.

Что за оказия? Горничная Малаша гналась за пономарем, лупила его кулаком по загривку. Варрава улепетывал, вжимая голову в плечи.

– Эй, эй! Что такое?

Оба остановились.

– Барыня, я в нужнике была! – Маланья показала на сарайчик, где отхожее место для дворни. – А этот, охальник, в щель подглядывал!

– Я поглядеть лишь, нет ли кого! – заблеял Варрава. – Чтоб никого не обеспокоить!

Во двор вышла Виринея, направилась к служке.

– Опять за свое, паскудник? Всё не угомонишься? Он и за мной в баньке подглядывал. Я его за то веником по роже хлестала и после на горох поставила.

С размаху двинула срамника кулаком в лицо. Из разбитого носа хлынула кровь. Варрава отшатнулся. Захныкал.

– Два часа коленно простоишь, на горохе! Поди вон!

Засеменил, утираясь рукавом.

– Гнать его в шею, да ты, батюшка, больно жалостлив, – зло сказала Виринея подошедшему супругу.

Отец Мирокль примирительно погладил ее по плечу.

– Грешен Варрава, да, пожалуй, и низок, а все-таки тоже человек. Куда он пойдет? Кому нужен?

– Коли никому не нужен, то и черт бы с ним, – отрезала помещица.

Поп обернулся к ней.

– Ах, сударыня, на свете нет людей, коими можно было бы бросаться! Вот Варрава. Вроде бы никчемник, ходячее досаждение. А видели бы вы его на колокольне, на высоте, когда он звонит! Очи в небо, в них сиянье! И хоть звонит нескладно, но ведь всю душу вкладывает!

Полина Афанасьевна махнула рукой. Не было у нее времени слушать зряшное. Надо было ехать посмотреть, как там управляется староста в овсяном амбаре. Стемнеет скоро.

Только сказала напоследок:

– Нет у вас своего ума, так жену бы слушали. Гнать надо паскудника. Виринея знает, что говорит.

Глава XIII Ожидательные дни

Насчет покалеченного офицера попадья тоже не ошиблась. Назавтра он пробудился свеж и бодр.