Мир и война

(Это написано уже в 1991 году — конечно, под настроение, но, увы, и в последующие годы Юрий не мог бы, при всем желании, взять обратно эти греховные слова.)

Путь полка из-под Владикавказа на 1-й Белорусский фронт шел через Ростов — Харьков — Киев… Сотни километров разбитых дорог; разрушенные города и поселки; голодные, плохо одетые люди — но радостные, благодарные, воодушевленные.

В Святошине под Киевом Юрий с удивлением увидел то, о чем читал, что «проходил» по учебникам — «НЭП», новая экономическая политика в ее первозданном виде. Иначе говоря, местные власти разрешили там частную торговлю, и на фоне полной разрухи мгновенно появилось все или почти все — даже белые булки и собственные парикмахерские. Но длился этот разгул недолго: нэпманские рецидивы быстренько прикрыли.

Дальше были города Нежин, Бахмач, Чернигов, Жлобин…

И вот уже Белоруссия. Рогачев, Бобруйск… (Где двадцать лет назад родилась будущая жена Юрия.) 9-й автополк продолжает двигаться на запад, в сторону Польши, в составе 1-го Белорусского. Деревни, поселки, города мелькают перед глазами: многие из них приходится проезжать по несколько раз — подвозя в наступающие части различные грузы. Впрочем, главной заботой остается 16-я Воздушная, а значит, горючее и снаряды.

Наши всё время наступают, поэтому общее настроение улучшилось, хотя у Юрия свои беды. Бывший приятель, а ныне «закадычный» враг комбат Шехтер все-таки выпер его из батальона (удивительно, что не раньше); Юрий сделался командиром другой роты, и не стало у него помпотеха Мерсье, командиров и водителей, к кому он так привык, на кого с таким удовольствием наседал: ругал, хвалил, и кто отвечал ему — он чувствовал это — взаимной симпатией. Во всяком случае, многие.

Бобруйск, оставленный немцами, запомнился больше всего количеством бумаг, разбросанных как раз в том месте, где остановилась его рота. Горы записных книжек, блокнотов, канцелярские книги, какие-то ведомости, бланки и еще непонятные рулоны тонкой бумаги, на которой и писать-то нельзя. Опытным путем — впрочем, эта штуковина никому не пришлась по душе, если можно так выразиться, — удалось определить, что она не что иное, как туалетная бумага. (Ай да фрицы… мать их… что придумали! Мало им ихней «Фолькишер беобахтер»? Мы же от нашей «Правды» не отворачиваемся!)

Юрий подобрал оборванный блокнот-календарь, начинавшийся с воскресенья 21 мая. (Восход солнца 3.50, заход — 19.58; восход и заход Луны… Материнский день, двадцать вторая неделя года… Обо всем пишут, гады!) Почти против каждого числа владелец делал какие-то записи, Юрий их не разобрал, но увидел, не без злорадства, что обрывались они на среде 21 июня — начало лета, 26-я неделя года… А 29-го июля Бобруйск был взят нашими войсками. Наверное, капут этому немцу-аккуратисту.

На чистых листках блокнота, когда Юрий попал в госпиталь с новым приступом малярии и высоченной температурой, он продолжил свои литературные опыты, похеренные еще в тринадцатилетнем возрасте.

Нужно сказать, мастерство его с той поры не слишком выросло. Судите сами… Он писал:

«Пятый час жаркого июльского дня. Подмосковный городок Пушкино. В это время Таня обычно возвращалась домой на одну из окраинных улиц. Уже около двух лет Таня живет одна — в дни нависшей над Москвой угрозы ее мать уехала к своим родственникам в Башкирию. Таня уезжать не захотела и осталась работать в Пушкино секретарем нарсуда. Пройдя через аккуратный садик, через прихожую с стоящими на лавке ведрами, Таня вошла в первую из двух комнат, составлявших небольшой домик, собственность матери, сняла шапочку и первым делом приступила к уборке…»

Дальше рассказывалось, что у нее «серьезное типично русское лицо с русыми волосами и вздернутым носиком…» и что, «глядя в зеркало на свои глаза, она вспомнила другие, ставшие всего три дня назад такими родными и близкими…»

Продолжение этой душещипательной «мыльной» истории писалось урывками под Брестом и потом в польском городе Гарволине, на пути к Варшаве.

Впрочем, что это я так разыронизировался? Подобным слогом, если не хуже, писали в свое время и классики. Ну, а что касается содержания, роман, или чем это должно было стать, окончен не был, за что потенциальный читатель должен возблагодарить автора…

Впервые Юрий въехал тогда — на грузовике — в диковинную страну, где в деревнях спят на кроватях с простынями и укрываются пуховыми перинами (ух, и жарища под ними); где крестьяне держат вилку в левой руке, а нож в правой; где разбито и сожжено тоже больше половины увиденных им населенных пунктов; где на балконе города Бяла-Подляска стояла совершенно голая толстая женщина, зазывая воинов-победителей в свои объятья за кусок хлеба с тушенкой.