Мир и война

У Юрия в мешке были и хлеб, и тушенка, и еще кое-что, но он не польстился на капиталистическую путану. И не оттого, что «у советских собственная гордость», а, во-первых, необычно и страшно, а, во-вторых, они проехали этот город почти не останавливаясь. Впрочем, так же точно не польстился он через несколько дней и на девушку из зенитного расчета, с которой выпивал в землянке и у кого было «типично русское лицо с русыми волосами и вздернутым носиком». Не польстился и, чтобы не было так стыдно, разыграл приступ желудочных болей и отправился спать к себе в кабину автомобиля. Эти припадки целомудрия, как я уже упоминал, отчасти помогли ему пройти сквозь годы войны, не осквернив свое лоно никакими нехорошими болезнями. (После войны, однако, он чудом избежал одну из них, и, увы, не самую безопасную, только благодаря тому, что внезапно уехал из Москвы и таким образом не смог принять участие в некой совместной с друзьями акции, в результате которой те понесли видимый ущерб, хотя все окончилось благополучно. После серьезного лечения… Если хотите подробностей, читателю опять же придется потерпеть.)

И снова — Барановичи, Брест, Тирасполь, Седльце… Так полюбившаяся ему впоследствии Польша…

* * *

Тридцать лет спустя еду на серых «жигулях» по трассе Барановичи — Брест, держа путь на Варшаву. То же самое шоссе, те же тополя по бокам, сквозь их частокол так же просвечивает с левой стороны солнце.

Припоминаю и не припоминаю эти места. Порою все кажется настолько знакомым, что, кажется, чуть ли не различаю следы от колес наших «фордов» на неширокой полоске дороги. Но большей частью не узнаю ничего. И вдруг… как в кино — стоп-кадр! Не здесь ли это было? Может, здесь, а может, в другом месте, но было!..

Большой колонной мы везли снаряды для тяжелых бомбардировщиков — шли бои за город Седльце. В каждом кузове штук по двадцать стокилограммовых бомб. Уже свернули, уже не мелькают тополя и не так далеко до леска, где укрылся склад боеприпасов 16-й Воздушной, когда в тихом добром небе показались два самолетика. Сначала мы не обратили особого внимания: наше преимущество на земле и в воздухе в эти дни было очевидным. Но потом поняли: «мессеры»! «Свободные охотники», — определил ефрейтор Шутов, с которым я сидел в кабине. «Свободные», не «свободные» — от этого не легче… Может, уйдут? Нет, заходят на колонну… Как быть? Откуда-то ударили зенитки. Возможно, из Ивановичей — там стоит батарея, и девушки-зенитчицы живут в аккуратных землянках, куда мы хаживаем в гости. Ну, попадите хотя бы в один, милые!.. Самолеты резко пошли на снижение, застрекотали бортовые пулеметы.

— Рассредоточься! — ору я не своим голосом.

Водители и без меня знают, что делать, но колонна слишком велика и заметна, да и податься особо некуда: место болотистое. На нешироком пространстве в два ряда мы шпарим к спасительному лесу.

Загорелась одна из машин. Кажется, водителя Осина. Спокойный такой мужик был, в летах уже, с рыжими усами. «Хорошо, только одна, — мелькнуло в голове. — Пусть сворачивает в сторону, даст побольше газа и выпрыгивает… Ну же!..»

В чем дело? Почему продолжает ехать по дороге?! Что он, офонарел?!

— Берите баранку, капитан, — говорит мне Шутов. — Я сейчас…

Он выскакивает из кабины, бежит к загоревшейся машине, рвет на себя дверцу. Осин вываливается на дорогу, его подхватывает кто-то из водителей.

Всё происходит куда быстрей, чем в рассказе. Шутов на горящей машине, что есть сил газуя, мчится вправо по болотным кочкам.

— Прыгай! — кричу я, и, наверное, не один только я, как будто он может услышать.

Шутов прыгает, на нем горит одежда, и почти сразу раздается взрыв… И какой взрыв!..

Шутова мы отправили в госпиталь, к нам он больше не вернулся. А Осин умер еще там, в кабине машины…

Бывшим артиллеристам, наверное, чаще остального приходят на память лощины и склоны, где ставили они свои «сорокопятки» или 76-миллиметровки; слышатся команды: «Прицел…» «Огонь!» Чудится кисловатый запах орудийных стволов, нагромождение деревянных снарядных ящиков.

Танкистам, скорее всего, до сих пор снятся тесные бронированные внутренности сорокатонных чудовищ; нередко и сейчас глядят они на белый свет сквозь узкую башенную щель, а в ушах раздаются команды по шлемофону…

А военным автомобилистам видятся дороги и дороги — крутые и пологие, заснеженные и в непролазной грязи; покрытые щебенкой, булыжником, гатью… И на тех дорогах — беззащитные автомобили, не умеющие постоять за себя, в отличие от танков или пушек, такие одинокие на огромном горном или степном просторе. Но зато какие быстрые, желанные и незаменимые! Как памятно-приятен ровный рокот их моторов на хорошей дороге, легкий запах бензина и разогретого масла, натруженной резины…

И еще вспоминал я, едучи по мирной дороге в серых, как мышка, «жигулях», под мелькание солнечного света в стволах деревьев…