Мир и война

И тут раздался долгий гудок электровоза. Все посмотрели на светофор — красный. В чем дело?.. Электровоз продолжал гудеть. К этому звуку примешался другой — он шел не от кабины электровоза, а откуда-то сверху, с самого неба. Это был гул самолета.

— Воздушная тревога! — послышались крики.

— Налет!

Кто-то кинулся обратно в вагоны, другие разбежались по полю, бросая спроворенные кочаны, залегая между грядками; кто-то так и остался стоять, где был. Юрий находился среди последних. Несмотря на оторопь, он все же успел решить про себя, что для пули или осколка нет никакой разницы, в кого угодить: в стоящего, лежащего или сидящего.

В тот раз он, на свое счастье, оказался прав: пулеметные очереди из трех низко пролетавших и, казалось, заслонивших все небо «юнкерсов» не задели его. Через минуту стало тихо, по-прежнему мирно и солнечно, как будто ничего не было. Лишь нескольких раненых уводили в помещение станции; среди них Юрию запомнился пожилой железнодорожник с длинными тарас-бульбовскими усами. У него мертво висела раненная рука, лицо выражало не боль, а безмерное удивление.

Поезд тронулся, однако через час с лишним снова остановился просто в чистом поле. И, когда утих шум колес и лязганье буферов, стал опять слышен самолетный гул. Из-под вагона, куда он забрался, Юрий впервые увидел на таком близком расстоянии то, что у нас с восторженным придыханием называли «стальной птицей», про которую пели благозвучный марш «Все выше, и выше, и выше…» (автор музыки Юрий Хайт сидел в это время в концлагере) — и она действительно была впечатляющей — эта искусная груда серого металла, из-под живота которой со стрекотом выскакивали крошечные металлические кусочки, сея, как справедливо пишут в книжках, ужас и смерть.

«Юнкерс» улетел. Короткий гудок электровоза приглашал всех в вагоны. Прошел слух, что ранен при вторичном налете всего один человек — который не вышел из поезда. Размышлявшим на эту тему становилось ясно, что понять, где лучше спрятаться от пуль и осколков, почти невозможно: везде плохо, везде все в руках судьбы. (И надо сказать, что, как и в отношении Евгений Онегина, судьба, в основном, Юрия хранила.)

Ленинград днем был таким же, каким его оставил Юрий: умопомрачительно красивым, просторным, многолюдным. Лишь ночью погружался в полную темноту — как во время Финской войны, но в той темноте вы себя чувствовали спокойно и уверенно, а эта была опасной и тревожной. Как в Москве. Только ближе к ночи здесь не увидеть было людей с подушками, одеялами, иногда с раскладушками, тянущихся к входам в метро, чтобы укрыться под землей от воздушных налетов. Метро в Ленинграде не было. Собственно, и налетов тоже — пока. Первые бомбы упали на город 6-го сентября. Однако с начала июля немецкие войска уже действовали на территории Ленинградской области, постепенно подбираясь к городу Чудово, чтобы перерезать связь с Москвой. Это им удалось в августе, невзирая на то, что главнокомандующим войсками северо-западного направления был тогда (в течение 53-х дней) самый первый маршал Советского Союза, кавалер восьми орденов Ленина, Климент Ворошилов. (О ком пели: «Тогда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет…» Не повел…)

Почему-то в Ленинграде особенно развернулась «антимилицейская» кампания бдительности. В городе ходили упорные слухи, что туда заброшено огромное количество диверсантов-парашютистов в форме сотрудников милиции. И горе было тому милиционеру, кто говорил по-русски с каким-нибудь не таким акцентом — а уж, тем более, прибалтийским. Таких порою толпа забивала до смерти. А в лозунгах, в газетах, по радио продолжали неустанно призывать к бдительности. Впрочем, в призывах не звучало ничего нового — все это были последствия недавних времен борьбы с вредителями и врагами разных мастей; времен чудовищных политических процессов, кинофильмов «Партбилет», «Высокая награда», «Ошибка инженера Кочина»; стихов Долматовского о сверхбдительном пионере Алеше, распознавшем вражеского агента по найденной в дорожной пыли пуговице; времен прославления несчастного отцеубийцы Павлика Морозова и книг погибшего уже об эту пору в советском Гулаге Бруно Ясенского, а также книг Льва Кассиля, Аркадия Гайдара и других…