Мир и война

На этот раз никто не ответил: боялись сбить рассказчика на самом интересном месте.

— Сначала пальцами, а потом… потом языком, честное слово… Сперва самую головку, а после вниз, к яйцам… Лижет и лижет… Опупеть можно!.. И пальцами перебирает… Ну, я дошел…

— Спустил? — деловито спросил Шурка.

— Погоди… Не сразу. Это потом — когда сосать начала. Прямо в рот взяла, как огурец какой, и туда-сюда… туда-сюда… Ну, я…

— Спустил? — опять спросил Шурка, словно сам только и ждал этого момента.

— А ты бы нет? Еще как… Прямо в рот.

— Ну да…

— По правде. Она не отклонялась.

— А что потом?

— Ну отдышался, штаны застегнул. А темень кругом… Только чувствую, нет ее рядом больше. Отошла куда-то… Вскоре свет зажегся, все к выходу, а я глазами зыркаю: кто? где?.. Не Зинка ведь, сестра твоя…

— Ну-ну, ты!..

— И не тетя Клава из двадцать первой… Или Елена Дмитриевна, Веркина мать…

— Так и не знаешь? — спросил Юрий.

— Так и не знаю.

— Может, приснилось?

— Это тебе снится, а у меня наяву.

И Борис был отчасти прав.

Но в ту ночь, а отбой дали довольно рано и потому удалось немного поспать, Юрию приснилось совсем другое: будто плывет на пароходе, и началась жуткая качка, а он упал в воду, захлебнулся, и не может дышать… Он открыл глаза — было еще темно, он продолжал плыть, но море почти успокоилось.

Когда утром шел на работу, увидел: у Никитских ворот не торчит больше темная фигура ученого Тимирязева на постаменте, и вместо здания школы, где лет десять с лишком назад начинала учиться Миля, — груда камней. Он так и не понял: то ли бомба упала сюда во время главного налета, то ли когда Юрий уже спал у себя в кровати.

Если говорить об общей атмосфере в те дни, то ни отчаяния, ни, тем более, паники в Москве еще не было. Скорее, все то же отупение и недоумение: как же? Вдруг такое? Уже целых полтора месяца — «непобедимая и легендарная» армия, выросшая «в пламени, в пороховом дыму», прошедшая через «штурмовые ночи Спасска и волочаевские дни»; армия, где служили «три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой», готовая в любую минуту «в бой за родину, в бой за Сталина»; армия, где «кони сытые бьют копытами», которая «встретит по-сталински врага», а также «по дорогам знакомым за любимым наркомом» поведет «боевых коней» — эта армия отступает и отступает, сдается в плен, разбегается?!.. Еще 28 июня немцы вступили в Минск, занята вся Прибалтика, они стоят под Киевом… Как же так?!.. А совсем недавно, в ночь на 29 июля, последние наши части оставили Смоленск. Почти рядом с Москвой! Каких-нибудь пять-шесть часов езды с Белорусского…

Было страшновато и непонятно, как в жутком сне, и было странное подспудное ощущение — скорее, безрассудная надежда, — что это, в самом деле, сон, и что вдруг проснемся и увидим: все по-прежнему, никаких сарделек-аэростатов на улицах, вечерних очередей в метро со стульями и раскладушками; и по ночам — тишина, а в газетах, как обычно, — сообщения о постоянных трудовых победах, о том, что «сталинским обильным урожаем ширятся колхозные поля», о безграничной любви к вождю и благодарности за все, что для нас сделал… Потому что ведь «Сталин — это народ, что к победе идет по вершинам подоблачных склонов…» А также: «Сталин — наши дела, Сталин — крылья орла, Сталин — воля и ум миллионов…»

С начала августа Милю Кернер вместе с другими студентками юридического института отправили под Серпухов на полевые работы. Она благополучно вернулась оттуда недели через три, хотя все могло кончиться довольно плохо: как раз в тех местах немецкие самолеты, не прорвавшиеся в Москву, приноровились сбрасывать на обратном пути свой бомбовый груз. Но понятия смерти, как Миля потом рассказывала — своей смерти, не чужой, — видимо, не существовало еще у этих двадцатилетних девушек. Увы, оно было уже не за горами.

В отсутствие Мили, у которой он чаще всего бывал в свободные вечера, Юрий зашел как-то к бывшей однокласснице Асе Белкиной, которую не видел со дня окончания школы. Вернее, с выпускного вечера, после которого усердно тискал на Патриарших прудах ее пышные телеса.

Они остались такими же, что он сразу отметил, лишь только появился в ее жилище, если можно так назвать низенькое каменное строение на углу Спиридоньевского переулка и Бронной, дверь которого открывалась прямо в единственную комнату и где из удобств, не считая клозета, был только кран с холодной водой. А из неудобств — на тот момент для Юрия — асина мать. Поэтому он пригласил Асю зайти на днях к нему в гости, на что та охотно согласилась.

Он приготовил выпивку, кое-какую еду, но Ася, когда пришла, пить наотрез отказалась и вообще была расположена не к «фалованью», как это называлось еще недавно на их школьном языке, но к серьезному разговору. Она хотела узнать, понять… Хотела совета: нужно уезжать из Москвы или можно оставаться? Скоро ли кончится война? Когда именно?.. Ведь Юра военный, лейтенант, он должен знать!..

Да, Юра знал… был уверен: с Москвой ничего не случится, беспокоиться нечего, уезжать никуда не надо.