Мир и война в жизни нашей семьи

И продолжала: «Я не знаю, есть бог или нет. И хотя я молитв не знаю, но когда стала тонуть, мысленно молилась и говорила про себя: “Боже, нельзя мне сейчас погибать. Ведь у меня дома остались дети. Хотя уже и большие (младшему было 15 лет), но ведь не устроены. Как они будут одни жить? Я им нужна. Господи, не дай утонуть”».

И, как видно, если не бог, то есть какая-то сила, которая не допустила того, чтобы я утонула.

Когда мужчина вытащил меня, он произнес:

– Я как только вышел из леса, увидел тебя, когда ты подняла узел вверх. И зачем ты здесь пошла? Дорога-то ведь там – вон, где стоит вешка. Там совсем мелко.

– Да ведь под водой-то не видно, где дорога. Я сперва шла-то по дороге. Но вот когда обходила лужи, наверное, и сбилась. Да мне казалось, что я иду самой короткой дорогой, ведь берег-то здесь близко.

– Близко-то близко. Но здесь «чертова яма». Здесь три года тому назад уже один человек утонул. Тоже был нездешний. А что же ты не остановилась, когда я тебе кричал? Я, как только увидел тебя, стал кричать. Ведь я шел там вот, по дороге. И как-то случайно посмотрел в твою сторону.

– Я тебя не видела и не слышала. Я слышу-то плохо.

– Ну, бабка, благодари бога. Еще минута и была бы ты на том свете. Что же мне теперь с тобой делать-то? Ведь ты замерзнешь. И мне некогда с тобой возиться. Я иду на станцию за врачом, у меня дочь заболела.

Я уж благодарила-благодарила. Было у меня с собой немного денег, я достала и хотела ему отдать. Говорю:

– Мил человек, возьми вот, что у меня есть. Тут немного, я и больше бы дала, но нет у меня сейчас ни здесь, ни дома.

– Да ты что, мать! Ну что ты! Разве можно так? Ты же ведь погибала. А ты мне деньги… Да как же я возьму? Что же я – лиходей какой? Да как же в таком деле. Ведь эти деньги мне руки сожгут. Ведь мне тогда не жить. Меня совесть замучает. Я человека спас, а мне за это деньги. Ну разве можно так… Да ты знаешь, как мне сейчас хорошо. Как я доволен, что тебе помог. Хоть у меня сейчас свое горе, но я рад, я очень рад. Ведь это я всю жизнь не забуду.

– Ну спасибо, мил человек, дай я тебя поцелую. Спаситель ты мой, дай бог тебе здоровья. Дочка твоя выздоровеет. Бог тебе поможет.

У меня голос дрожит, и он весь расстроен. Поплакали мы немножко.

– Ну, мать, я побегу. А ты вся дрожишь. Ты вот что: здесь никто не видит, ты поскорее сейчас же раздевайся, все выжми и надень. Что у тебя в узле? Может, есть какие тряпки? Там, кажется, не все промокло.

(А узел он, как только меня вытащил на берег, достал палкой: он ещё плавал.)

Развязала я узелок. Было у меня там для отца две пары нижнего белья, две пары носков, портянки и теплый свитер.

Свитер совсем промок. Сухими остались только одна пара носков и портянки. Одна нижняя рубашка была не очень мокрая, я ее мокрую часть сильно отжала. Портянками, они были длинные, обвязалась выше пояса, сверху натянула нижнюю рубашку. Надела носки. Отжала свое промокшее платье, надела. Немножко согрелась и побежала.

Да, я забыла сказать, что человек все же успел спросить меня, чья я и куда иду, я сказала, что я издалека, иду в деревню Марьино к мужу. Он мне показал, как пройти в Марьино: оно покажется сразу за перелеском, до деревни не более 2-х верст.

А я-то, дура, совсем опростоволосилась: когда мой спаситель побежал дальше, я хватилась, что не знаю даже его имени. Кричу ему:

– Мил человек! Как тебя звать?

А он пошел еще быстрее, обернулся ко мне, махнул рукой и говорит:

– Да ладно, мать.

Я кричу да кричу, а он идет, не оборачивается. Я стою и плачу от счастья, что жива. Стою и смотрю ему вслед. Гляжу: он добежал до бугорка, остановился, помахал мне и показывает рукой, чтобы я быстрее бежала, пока не замерзла.

Отец мне писал, что живет в деревне у одинокой старушки.

Дошла я до деревни, а вернее – почти добежала. Крайний дом стоит немного в отдалении от других. Дом небольшой, о трех оконцах. Почти врос в землю. Крыт соломой.

Постучала я в дверь, никто не отвечает. Обошла вокруг дома: никого не видно. Постучала еще и слышу: что-то зашумело в доме, кто-то идет и что-то про себя говорит. Открывается дверь, появляется старушка. Худенькая, маленькая, спросонья, но какая-то аккуратная и приятная и говорит:

– Что ж ты, милая, стучишь-то? Ведь дверь-то не заперта у меня: запора нет. Входи-входи. Ты, наверное, жена моего постояльца? Давно он тебя ждет. Ну, входи, входи!

– Да наслежу я.

– Да входи, входи. Не такие ж у меня хоромы-то, да и не мыла я сегодня пол-то. Что-то мне не здоровится. Вот только что прилегла немного, заснуть не смогла. Если бы заснула, то тебе долго пришлось бы стучать. Ну что ты стоишь-то? Проходи!

– Да я наслежу.

– Да ну что ты говоришь-то! Ничего не наследишь. Давай, снимай пальтушку. У меня тепло. Милая, а чтой-то пальтушка-то мокрая? Неужели дождь? Когда я ложилась, дождя не было. Вот кости болят, всегда к дождю. Так оно и есть.

– Да нет, бабусь, дождя нет. Это я тонула.