Мир хижинам, война дворцам

Безногий Шпулька на углу Владимирской в это время заиграл любимое Винниченково «Сомнения» Глинки на слова Кукольника.

Пятаков вдруг фыркнул — он всегда фырканьем проявлял перемену в своем душевном настроении — и сказал, не скрывая злой иронии:

— А что, дорогой Владимир Кириллович, если я сейчас позвоню глубокоуважаемому Михаилу Сергеевичу и, хотя бы в кратких чертах, передам ему нашу с вами беседу?

Винниченко поковырял концом трости землю под ногами.

— Блестящая идея! — наконец, ответил он ехидно, радуясь случаю отплатить за «провокатора» и «идиота», пускай и в конъюнктиве. — Для интеллектуального уровня абитуриента киевской гимназии — простите, вы окончили, кажется, первую дворянскую? — прямо–таки гениальная идея!.. Что касается меня, то как «абитуриент» только церковно–приходской плебейской школы, полагаю, что всем другим плебеям, в том числе, и в особенности таким, как, скажем, Андрей Иванов, Василий Боженко или портной Смирнов, тем паче выставленному вами из киевской организации известному ленинцу Петрову–Савельеву — тоже любопытно будет узнать, что pуководитель киевских большевиков, товарищ Юрий Пятаков, без полномочий партийного комитета вел прелиминарные переговоры об единстве действий с заместителем председателя «шовинистической» Центральной рады, «сепаратистом» добродием Винниченко…

Они разошлись молча, не проронив больше ни слова, даже не пожелав «доброй ночи» на прощание, — только кивнули друг другу широкими полями своих романтических шляп.

Фигура Пятакова скрылась за углом направо.

Тогда двинулся и Винниченко — налево: конспираторы всегда расходятся только поодиночке и только в разные стороны.

3

Винниченко шел не спеша, волоча на собой трость, и она выписывали извилистый след по гравию дорожки. Машинально он подпевал банджо, бренчавшему на углу:

Я стражду, я плачу,

Не выплакать горе в слезах…

Он вышел из сквера и перешел на другую сторону Большой Подвальной.

Не верю, не верю

Коварным наветам,

Не верю, не верю…

В меланхолическом, грустном настроении остановился Винниченко под развесистым каштаном на углу.

Под каштаном, прислонившись к могучему стволу, в небольшой повозочке на четырех колесах сидел инвалид без обеих ног. Он был в солдатской гимнастерке, солдатская фуражка лежала рядом на тротуаре. В фуражке — кучка медяков и почтовых марок со штемпелем «имеют хождение наравне…».

Шпулька не был инвалидом войны: ноги ему отрезало двадцать пять лет назад первым киевским трамваем. Так что он действительно был киевской мемориальной достопримечательностью. Тем не менее, он предпочитал одеваться под жертву мировой войны: кто не знал его, тот щедрее кидал милостыню в фуражку.

За двадцать пять лет нищенства безногий киевский абориген построил многоэтажный «доходный» дом на Бульварно–Кудрявской и с выгодой сдавал квартиры чиновникам. Сам он проживал в ветхом особнячке на Шулявке. Сверх того, на протяжении четверти столетия Шпулька выполнял функции связи между всеми бандами киевских грабителей, и это давало ему немалую прибыль. Под каштаном на углy Владимирской и Подвальной был фактически штаб бандитский вожаков.

Шпулька оказывал услуги и революционерам–подпольщикам, передавая — условные, конечно, — сообщения, если вдруг нельзя было воспользоваться намеченной явкой. И на этом также имел кое–какой барыш.

Служил он и в охранке.

— Здорово, Шпулька! — бодро приветствовал его Винниченко.

Не переставая бренчать на банджо, Шпулька глянул на фигуру в черном плаще и отвернулся.

— Здорово… — неприветливо ответил он.

Шпулька был в дурном настроении, и это встревожило ночного посетителя. Нелюбезный прием не сулил добра. Винниченко пришел занять у Шпульки денег: надо ехать в Петроград, а он не любил ограничивать себя в дорожных расходах.

— У меня к тебе дело, Шпулька, — дружески заговорил Винниченко.

Шпулька молчал и продолжал наигрывать: «Напрасно надежда мне счастье гадает…»

И на душе у Винниченко сделалось очень горько, даже кисло.

Извольте: писатель и уважаемый общественный деятель, лидер возрождения нации должен стоять перед этим ростовщиком и клянчить тысячу, чтоб затем горбом своим отработать полторы!..

Фортуна, собственно, только недавно благосклонно обратила к Винниченко свой капризный лик.

Вошел Винниченко в литературу как новеллист — автор небольших рассказов. И в них действительно заметна была глубина наблюдательности и яркость изображения. Но читались эти отличные рассказы лишь в узком кругу украинской интеллигенции — миру оставался неизвестен украинский новеллист Винниченко. А материально он знал одни убытки… Гонорара от жалких полулегальных украинских изданий хватало разве на то, чтоб окупить затраты на чернила, бумагу и почтовые расходы.