Мир хижинам, война дворцам

Важные и торжественные, в праздничных пиджаках и чистых рубахах, с аккуратно причесанными волосами, они не знали, куда девать свои руки. Треклятые руки то приглаживали усы, то одергивали пиджаки, то лезли в карман и доставали кисет, тут же поспешно пряча его обратно, — и снова болтались без всякого толка. Руки у обоих были натруженные, мозолистые, с шершавыми ладонями, — такие проворные и умные в работе и такие неуклюжие сейчас, без дела.

Позади родителей со сдернутым знаменем в руке расположился Андрей Иванов, Фиалек и Косяков — почетный эскорт — стояли с двух сторон, вытянувшись как на вахте у знамени, на котором было начертано «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

На улице воцарилась тишина, только женщины потихоньку охали и причитали — как же это невенчанными и без креста женятся христианские деточки, Тоська с Данилой?

— Ну, детки… — начал Иван Брыль.

В ту же минуту Харитон потянул за белый платок, связывающий молодых, и Данила с Тосей рухнули на колени.

Андрей Иванов распустил шнур и начал развертывать полотнище знамени. Он склонил древко, и стяг стал словно бы стекать красными струями из его рук к земле. Лучи низкого солнца обагряли знамя и искрились самоцветами в золоте новенького позумента.

Иван Брыль замялся. Все, что от века произносилось отцами и дедами при благословении, было уже, пожалуй, некстати, — но что же нужно говорить по–новому, по–революционному?

— Пришла ваша пора, детки, — наконец сказал Иван, — и полюбили вы друг друга, как те голубки. Не можем мы, старые родители, перечить против этого…

Меланья с Марфой зарыдали во весь голос, но так и надлежало в этом случае матерям.

— Помните же, дети, — повысил голос Иван, — что старые люди говорят: нет лучше друга, как супруга!

— С добрым мужем и горе легче одолеть! — спешно подбросил и Максим. — Смотри же, Данько, и в лихую годину не бросай верную жену! — И тут он вдруг вспомнил, как приходилось ему не раз сватать и благословлять в спектаклях любительского кружка. — На счастье, на здоровье, на долгие лета! Дай боже вам на свете пожить, деток наплодить, а там и спаровать их, как сейчас паруетесь сами. Был ты, Данько, нареченный, а стал суженый. Была ты, Тося…

Но Иван решительно отстранил его и выступил вперед.

— Подожди, я старше тебя на два года, да и сын же мой, а твоя — только дочь…

И теперь, перехватив в свои руки инициативу, Иван заговорил достойно и торжественно:

— Запомни, Данила: родители лелеют дочку до венца, а муж жену — до конца! — Он сурово посмотрел на макушку склонившейся перед ним головы сына, а затем перевел взгляд на стриженые космы Тоси, дрожащей от волнения и перепуга. — А ты, Антонина, гляди: будь моему и супруги моей Меланьи Афанасьевны сыну верной женой, а детям его — доброй матерью. Будешь тогда и ты нам со старухой хорошей дочерью. Благословляю вас, дети мои, отцовским моим благословением и желаю вам…

Тут Иван почувствовал, что сейчас и сам заплачет, потому что именно такими словами и его когда–то благословлял отец на женитьбу с Меланкой. Иван быстро наклонился, поднял Данилу, а из ним и дрожащую Тосю, трижды поцеловал каждого в губы, затем — еще раз в голову, а Данила и Тося приникли к его шершавой мозолистой руке.

Потом Иван передал детей Максиму — для того же обряда. А уже Максим — и Меланье с Марфой.

Меланья с плачем приникла к Даниле, нежно обняла Тосю. Марфа, строгая и торжественная, перецеловала детей крепко, коротко, по–мужски. Но обе они при этом крестили детей и сердито поглядывали на мужей, таких уже непримиримых революционеров, — чтоб им ни дна ни покрышки!

Данила с Тосей снова упали на колени, едва живые от волнения.

А старый Брыль, взяв знамя из рук Иванова, высоко взмахнул полотнищем и накрыл склонившихся перед ним детей, — так что их не стало и видно под красным знаменем.

— Пускай же вас на всю жизнь и на все дела благословит наше красное знамя, как мы вас благословляем…

Иван поцеловал краешек знамени и сунул древко Максиму. Максим тоже поцеловал, но ничего сказать не смог: он истекал слезами, и суровая Марфа ласково утешала его.

— Ура! — закричал Харитон.

— Ура! — покатилось со двора на улицу, а с улицы Рыбальской — на улицы Кловскую и Московскую и на Собачью тропу.

Оркестр авиаторов грянул туш.

Тут выступил вперед Андрей Иванов. Подхватив знамя из рук Максима, он взмахнул полотнищем над молодыми, над родителями, над всей толпой гостей.

— Товарищи! — выкрикнул Иванов.

Ему нужно было подняться на какое–нибудь возвышение, но рядом была лишь кадка, которую прикатил Флегонт, и Иванов стал на свадебную кадку.

Люди придвинулись: всем было интересно, что скажет по такому поводу большевистский «главковерх» на Печерске.

Иванов сказал коротко.

— Данила и Тося! — сказал Иванов. — Делайте в вашей жизни все только так, чтобы быть достойными красного знамени.

— Ура! — заорал Харитон.

— И слава вашим родителям, которые подняли на благословение знамя революции!

— Слава! — грянули все.

Оркестр сыграл «Интернационал».