Мир хижинам, война дворцам

— Пан Наркис! Если ваши люди получат сто винтовок и пять пулеметов, можете вы двинуться в казармы первого коша богдановцев и разоружить кош? Тысячу человек?

Наркис оглядел по очереди — сперва браунинг барона Нольде перед носом, потом Тютюнника у окна, наконец самого Петлюру — и пожал плечами.

— Попробовать можно, если… нахрапом…

— Нахрапом! — приказал Петлюра, это был первый его приказ как военачальника. Потом прибавил с легким патетическим тремоло в голосе: — В случае успешного выполнения порученной нам операции я объявлю вашу гайдамацкую сотню сотней моей личной охраны! Вас персонально — начальником гайдамацкой охраны особы генерального секретаря по военным делам украинской Центральной рады!.. Сотник Нольденко! Вместе с сотником Наркисом немедленно доставьте оружие в расположение Лукьяновской тюрьмы!

Тютюнник вытянулся перед Петлюрой:

— Разрешите, пан секретарь, и моим «вольным казакам» принять участие в этой операции?

Петлюра милостиво кивнул:

— Пожалуйста! Я разрешаю… Сотник Нольденко, выполняйте!.. Панна хорунжий! Какие дела на очереди?..

Барон Нольде спрятал браунинг в кобуру и положил руку на плечо Наркису, который из арестанта превратился внезапно в его ближайшего сотрудника в дальнейших делах.

— Пошли, пан–товарищ анархист!

Все вышли.

— Миф, блеф, фантасмагория, — доносилось из–за порога.

Петлюра остался и кабинете один. Он стоял, все еще величественно заложив палец за борт френча, задумчиво смотрел ни изморось за окном и выбивал по столу пальцами левой руки барабанную дробь: «Гей, не дивуйте, добрії люди, що на Вкраїні повстало…» Теперь ему и в самом деле все было ясно.

5

А несколькими днями позднее генерал Вальдштеттен, начальник разведывательного отдела австрийского генерального штаба, раскрыл на своем столе досье с пометкой «Симон Петлюра» — ибо такое досье на генерального секретаря по военным делам при украинской Центральной раде было уже заведено австрийской военной разведкой — и в верхнем уголке очередного донесении агента под кличкой «Амазонка» начертал:

«Резко выраженного националистического направления. Сторонник сильной центральной власти… Человек будущего…»

Перо в руке задержалось на миг — генерал задумался. Потом рядом с последним словом — в скобках — перо вывело знак вопроса.

Генерал задумался надолго, и рука его машинально повторяла и повторяла одно движение, рисуя снова и снова закорючку дес фрагецейхенс[48], пока знак вопроса не вырос до огромных размеров.

РЕВОЛЮЦИЯ НАЧИНАЕТСЯ

1

Таким франтом Максим Родионович Колиберда не выглядел, должно быть с самого дня свадьбы — двадцать два года тому назад. Сапоги он обул «со скрипом», «дорогие как память»: они были презентованы ему как «бенефиция» за отличное исполнение роли злодея Фомы в спектакле «Ой не ходи, Грицю», в пользу печерской «Рабочей просвиты» под названием «Родной курень». И сорочку надел ту caмyю, в которой переиграл сотню ролей в любительском кружке, с черно–красной вышитой манишкой во всю грудь, и воротничок повязал не ленточкой, а красным шнурочком с бомбошками на концах. Пиджак напялил тоже праздничный, альпаговый — он блестел по всем швам, не столь от старательной утюжки два раза в год, на рождество да на пасху, как от долгого лежания на дне сундука, с пасхи и до рождества. Штаны натянул будничные, так как других не имел. Бороду Максим выбрил до синевы, а усы подстриг, аккуратно пустив кончики к низу.

Старая Марфа даже руками всплеснула, когда, выйдя из кухни, увидела Максима, начищавшего сапоги до ослепительного блеска. Двадцать два года тому назад Максим среди печерских женихов и правда слыл первым щеголем.

На Марфу хлынули дорогие воспоминания о временах, когда и ее стан был тонок, словно гибкая лозина, и нынешняя дебелая Марфа даже руки уже сложила на могучей груди, чтоб всхлипнуть достойно и прочувствованно. Но тут же спохватилась:

— Тьфу! Рехнулся, прости господи! Таким фертиком, да на эти съезды!

Однако подошла к комоду и достала Максиму глаженый платочек: съезды — ну их ко всем, но не сморкаться же в угол, когда человек при сапогах со скрипом и с бомбошками под воротничком!

— Смотри мне, непутевый! Не встревай в политику!.. Она двинулась на него — уж не намереваясь ли напутствовать тумаком? — но Максим бросил щетку и очутился за порогом.

А за порогом и поджидала его беда.

Старый побратим, кум и сват Иван Антонович Брыль, стоял у самых дверей — мрачный и грозный: широко расставив ноги, он скрестил руки на груди, подбородок, заросший седой щетиной, упер в кадык, голову наклонил и смотрел зверем из–под клочкастых бровей. Во взгляде были презрение и насмешка.

— Tаки идешь?

Максим шмыгнул мимо, поскорее к калитке, и, только выйдя, ответил на вопрос свата дерзко и занозисто:

— Таки иду!

Но за калиткой он налетел сразу на двоих — там стояли Данила с Харитоном. Максим Родионович обошел их стороной.

— Таки пойдете, дядька Максим? — крикнул Харитон непочтительно, словно затевал ссору.