Мир хижинам, война дворцам

Поручение было серьезное! Каждому хлопцу из дружины самообороны, превращенной теперь в отряд Красной гвардии, Иванов — как председатель фабзавкомов города, Горбачев — как глава союза металлистов, и арсеналец Галушко лично вручали афишку. В афишке этой был напечатан призыв к киевским пролетариям: перед лицом грозных событий и для отпора реакции, посягающей на завоевания революции, записываться в Красную гвардию! Афишку каждый должен был отнести на назначенный ему завод и собственноручно наклеить на видном месте.

Даниле выпал чугунолитейный «Труд» на Подоле, Харитону —тоже на Подоле — обувная фабрика Матиссона.

Проводив дядьку Максима презрительным взглядом: такие дела — революция, контрреволюция, реакция, Красная гвардия, — а он, старый хрыч, подался прочь от своих! — Данила с Харитоном тоже направились к Собачьей тропе.

Над кручей они поравнялись с Тосей. Тося стояла, одной рукой придерживая юбчонку, которую ветер так и рвал, кулачком другой утирая слезы. Она горько всхлипнула, когда Xapитон, проходя мимо, циркнул сквозь зубы и процедил:

— Эх и дурной же у тебя папаша, Тоська! Да у нас на «Марии — бис», знаешь, что ему бы сделали? Руки скрутили б, в чулан кинули да еще и по шее наклали… А тут!..

— Не смей так про моего батьку говорить — крикнула Тося, обиженная до глубины души. — Не смей! У, рудой да поганый! — Даже притопнула она ногой, позабыв, что и сама — рыжая.

И Тося заплакала в голос.

Данила положил ей руку на плечо, так чтоб Харитону со стороны не было заметно, и сказал тихо, тоже чтоб не услышал Харитон:

— Тш, Тося, тш! Иди, детка, домой. Скажешь маме Марфе и маме моей, что будем поздно. Иди! Мы тата Максима еще попробуем вернуть. Не суши себе сердца. Тебе ж… нельзя…

Он искоса бросил озабоченный взгляд на ее живот.

Тося послушно притихла. Доверчиво посмотрела на Данилу, еще раз всхлипнула и понуро поплелась домой.

— Эй–эй! — кричал Харитон снизу, с тропинки. — Будет тебе вокруг юбки увиваться! Пошли! Дело не ждет!..

Данила нагнал его на Собачьей тропе.

Они пошли городом прямо на Подол.

Давно, пожалуй с первых дней революции, Киев так не бурлил, как сегодня. На Бессарабке у пекарен выстроились огромные очереди за хлебным пайком. На Крещатике грохотали железные шторы: лавочники, в предчувствии грозных событий, спешили запереть свои богатства. Перед Думой расположился военный оркестр и играл то «Морского короля», то «На сопках Маньчжурии» для всеобщего успокоения сердец и умов. На «Брехаловке» ораторы разных партий снова призывали к войне до победного конца и ругали немецких шпионов. На Александровской площади перестраивались юнкера, распевая «Взвейтесь, соколы, орлами». На Почтовой площади, против пристани, матросский хор, окруженный огромной толпой, пел: «Шалійте, шалійте, скаженині кати!» Из толпы слышались крики: «Долой Временное правительство, вся власть Советам»

4

На заводе «Труд» с Данилой и Харитоном произошла история.

Афишку, как и у Матиссона, они собирались наклеить прямо в цехе. Но, заглянув во двор, Харитон свистнул и почесал затылок. Там было полно солдат. Завод выполнял задание фронта и как раз сегодня сдавал заказ — болванки трехдюймовых бризантов — Военно–промышленному комитету. Солдаты выносили из цеха ящики с литьем и грузили на подводы.

Хлопцы решили наклеить листовку на ворота с внутренней стороны: ворота закроют, и, когда рабочие пошабашат и пойдут к выходу, афишка как раз окажется у них прямо перед глазами.

Они зашли за ворота, Данила намазал клейстером доски, Харитон приклеил листовку, и оба поскорее вынырнули из закутка.

И здесь они увидели, что их манипуляции не остались незамеченными. Усмотрел их маленький человек в кепке и синем фартуке, бегавший все время из цеха в кладовую за пустыми ящиками. Он только что отнес два ящика в цех и вышел в ту самую минуту, когда Данила с Харитоном показались из–за ворот.

Человек свернул со своего пути и направился прямо к хлопцам.

— Должно, меньшевик, — прошипел сквозь зубы Харитон. — Сейчас, стерва, подымет тарарам и напустит на нас офицеров…

— Бежим! — прошептал Данила.

Но бежать было некуда — все равно перехватят, да и сразу кинуться бежать — значит наперед признать себя виновными.

Данила и Харитон застыли на месте, руки они по–прежнему нахально держали в карманах, но беззаботный свист уже не шел с уст.

Человечек быстро прошел мимо них, только окинул взглядом обоих и, подойдя к воротам, так и впился глазами в мокрую от клейстера бумажку.

Был он, видно, хорошо грамотный — несколько секунд ему хватило, чтоб пробежать листок, — и он сразу двинулся обратно своей дорогой в кладовую. Кепку он надвинул на глаза, так что не разглядеть было взгляда, но, проходя мимо ребят, он тихо бросил:

— Хлопцы! Не идите обратно через ворота — сдуру зашли: во двор–то вход свободный, а как станете выходить, офицер за воротами проверит по списку, с нашего ли вы завода. Постойте пока здесь…

Человечек скрылся в кладовой, а Данила с Харитоном переглянулись, не зная, что делать.

— Может, нарочно сказал? — прошептал Данила. — Чтоб мы не удрали. А сам кликнет охранников, и нас зацапают?