Мир хижинам, война дворцам

— Куда же вы, пан Петлюра? — кинулся за ним Грушевский. — Ведь совершенно необходимо, чтобы они поехали на фронт! Наши взаимоотношения с Временным правительством можно будет нормализовать только в том случае, если…

— Они поедут! — гаркнул Петлюра. — Будьте спокойны, они туда поедут! — зловеще повторил он.

Петлюра сел в машину. Грушевский плюхнулся на сиденье рядом с ним.

— Поедут? — в голосе Грушевского зазвенела надежда. — Как же ты это сделаете? Вы же видите, какой народ!.. — Всю жизнь он писал историю своего парода, написал одиннадцать томов, но вблизи увидел его впервые.

— Не дам им хлеба! — прорычал Петлюра. — Совсем! Пускай подыхают с голоду или едут на фронт.

Он хлопнул дверцей. Винниченко уселся рядом с шофером. Машина тронулась. Командир батальона остался стоять с рукой у козырька.

— Но ведь… — опять заволновался Грушевский, — они взбунтуются еще пуще. Они даже могут восстать!.. — История свидетельствовала, что в ответ на притеснения и обиды украинский народ всегда восставал.

— Тогда мы их разоружим!

— Мы?! — ужаснувшись, переспросил Грушевский,

— Не мы с вами, конечно! Я прикажу моим богдановцам!

— А если и богдановцы… взбунтуются?

Петлюра даже подскочил на сиденье.

— Тогда и полуботьковцев и богданонцев разоружат другие: в Киевском гарнизоне двадцать тысяч штыков! Кирасиры, донцы, юнкера…

— Но, — заметил Винниченко не оборачиваясь, — кирасиры, донцы, юнкера — это войска, верные Временному правительству…

— С тем большей охотой они усмирят наших лыцарей, — огрызнулся Петлюра.

— Фи! — бросил Винниченко через плечо. — Где ваше национальное сознание, пан Петлюра?

— А почему вы не воспитали национального сознания хотя бы у сына вашего коллеги по украинской литературе? — взвизгнул Петлюра так, что шофер с перепуга затормозил и все чуть не вылетели из машины.

Автомобиль мчался по Брест-Литовскому шоссе.

— Вперед! Скорей? — закричал Петлюра.

В самом деле, надо было спешить, чтобы успеть блокировать первый батальон, пока он не соединился со вторым и третьим. Надо было плюнуть на богдановцев и обратиться поскорее к полковнику Оберучеву: просить кирасиров, донцов, юнкеров, черта, дьявола только бы укротить непокорное лыцарство…

Однако и полуботьковцы не дремали. Это были старые, обстрелянные за три рода войны солдаты. Они знали: пришла беда — надо держаться вместе. Мигом построившись, они двинулись через Борщаговку за хутор Грушки и на Сырец, где стояли второй и третий батальоны. Один батальон — сила, а полк — сильнее.

Юрий Коцюбинский тоже стал было в шеренгу, но с одобрения всего батальона его вытолкали прочь. Батальон решил: вольноперу Коцюбинскому скрыться в неизвестном направлении.

Командир батальона потоптался ни блокпосте, позвонил туда-сюда — никто ему ничего посоветовать не мог, и тогда он двинул и сам, пехтурой, вдогонку за споим батальоном. Куда же еще деваться командиру, если его солдаты ушли?

Коцюбинский посмотрел батальонному вслед, почесал затылок и засмеялся. Чудеса! Вот опять — не при царском режиме, а в дни революции — он словно бы… нелегальный! Чудеса, право, — пожалуй, с начала революции первый нелегальный большевик.

И Коцюбинский направился в город, на Печерск, — в большевистский комитет. Надо было спешно возвращаться 180-й пехотный полк — в Петроград, на свое место в полковом комитете и в “военке”, то есть и военной организации при Центральном и Петроградском комитетах партии большевиков.

5

А на Владимирской, 57, в просторном кабинете председателя Центральной рады, ждал большой стол “покоем”, застланный туго накрахмаленной скатертью и сервированный на пятьдесят персон. Оригинальная сервировка — по особому заказу — была выполнена метрдотелем ресторана “Континенталь”. Водка — и граненых графинчиках старинного зеленого стекла мерефянского завода графа Тышкевича. Вино — в межигорских, зеленой глины куманцах и медведиках. Квас — и опошнянских кувшинах. Чарки взяты из запорожской коллекции профессора Эварницкого. Перед креслом Грушевского стояла четырехгранная осмоленная бутылка с желтоватой жидкостью. Эта была та самая знаменитая “кварта”, которую Эварницкий нашел на острове Хортица при раскопке старинных погребов: горилка варенная еще запорожцами. Та самая кварта, из которой отведал запорожского крепкого варева — и рук Эварницкого — сам император Николай Второй. Впрочем, настоящей запорожской горилки профессор Эварницкий императору всероссийскому пожалел: потчуя царя, он “оковиту”[31] слил и вместо нее нацедил в кварту обыкновенной “николаевской” водки, настоянной на калгане. Была ли теперь там настоящая горилка или профессор пожалел ее и для Центральной рады — история умалчивает.

Сервировка была тщательно обдумана панной Софией Галчко.

Теперь она придирчивым хозяйским оком в последний раз окинула стол — все ли в порядке? — и вернулась в свой кабинет, смежный с кабинетом шефа, чтобы принять посетителя, явившегося, невзирая на торжественный день, в Центральную раду по неотложному и чрезвычайному делу.

Это был певучие барон Нольде.