Мир хижинам, война дворцам

Гервасий Аникеевич метался по столовой — от стола к буфету, от буфета к горке с фарфором, от горки к граммофону в углу, спотыкаясь о ковры, опрокидывал стулья, рассыпал всюду пепел, вздымал руки, возводил глаза к небу, потрясал кулаками над головой и вопил:

— Отчизна! Родина! Государство!

Потом остановился под большим женским портретом на стене — женщина смотрела, ласково и чуть грустно, это была покойная госпожа Драгомирецкая, его жена, мать Ростислава, — и закричал:

— Проклинаю!

Был бы и квартире телефон, он тут же позвонил бы в штаб военного округа и вызвал патруль, чтобы его родного сына-изменника арестовали.

Впрочем, он все же сбегал к соседям и позвонил в штаб: вызвал сына Алексашу — спасать родного брата.

Поручик Драгомирецкий Александр прикатил на штабном “сестровозе”, и вот он тоже здесь: перепуганный, бледный, и глаза блестят, как у загнанного зверя, — не влажным блеском от кокаина, а натуральным горячим огнем: что теперь будет, ведь ответственность за брата падет и на него?

— Ты — мерзавец! — только я сказал он Ростиславу. — Я обязан вызвать тебя на дуэль!

В эту минуту пришла Марина; демонстрация окончилась и она, возбужденная, прибежала домой.

— Доченька! — встретил ее Гервасий Аникеевич и патетически заключив в отцовские объятия. — Пожалей своего отца: у него сын — Мясоедов, Сухомлинов, Распутин…

Вторжение женского начала в эту мужскую трагедию было столь трогательно, что старый доктор всхлипнул. Благородное возмущение и священный гнев бушевали в его сердце, когда он рассказывал дочери о горе, свалившемся на семью. К тому же было жаль себя: вырастил, вывел в люди, и вот…

А главное — абсолютно безвыходное положение: офицер Ростислав Драгомирецкий — хоть и государственный преступник, но ведь все-таки — сын… Доктор Драгомирецкий хотя и не одобрял Временного правительства, однако измену родине тоже одобрить не мог! Гервасий Аникеевич, конечно, был против этой идиотской, преступной войны, но не мог же он, убежденный патриот, быть пораженцем!

— Что же делать? — кричал Гервасий Аникеевич, останавливаясь перед Ростиславом и потрясая кулаками, — что мы будем теперь делать? Я тебя спрашиваю, негодяй?!

Ростислав сказал тихо и угрюмо, — и это были, собственно, первые разумные слова, которые он произнес:

— Александр… дай мне твой браунинг… я свой потерял там… на позициях…

— На что тебе этот идиотский браунинг? — простонал старый отец.

— Выхода нет… — так же угрюмо промолвил Ростислав.

Марина кинулась к нему и обняла:

— Ростик! Милый… Бедный! Что ты!

Ростислав отстранил сестру, в глазах у него блеснула слеза.

— Не надо, Маринка… Оставь меня… Я — дрянь. Меня не надо жалеть.

Но сестра прижималась к нему, обливая слезами его заплаканное, в грязных потеках лицо.

Александр прорычал из своего угла:

— Убирайся, Маринка! Прекрати бабские истерики! Ему больше ничего не остается…

Тогда Марина и в самом деле впала в истерику. Она вскочила, и стала перед младшим братом:

— Каин! Недаром весь город тебя знает как черносотенца! Ты готов даже родного брата, толкнуть и могилу! Делай же свое черное дело, палач! Дай ему скорей свой кровавый пистолет. Ну! Чего ж ты сидишь? Отдай ему свой браунинг с монограммой от проститутки Матильды!

— Дура! Не твое дело — Матильда!

— Нет! — рыдала Марина. — Давай сейчас же! — Она вцепилась в брата и дергала кобуру с пистолетом.

— Пусти! — вырывался Александр. — Идиотка! Задрипанная украёнка! Гапка неотесанная!

— Дети! — взывал Гервасий Аникеевич. — Перестаньте! Такое горе, а вы…

Александру наконец удалось вырваться из рук Марины. Он отошел в другой угол и загородился стулом.

— Не дам я ему своего пистолета. Не хватало еще, чтоб он застрелился из моего пистолета, зарегистрированного в штабе, — мне же и отвечать!

— Подлец! — кричала Марина. — Тогда стреляй сам. Убей родного брата собственной рукой! С тебя станется!

— Пускай вешается или бросается из окна! — кричал Александр. — А моего пистолета я ему не дам!

— Остолоп! Оболтус! — вышел из себя отец. — Я своими руками выброшу тебя с балкона! — Он снова остановился перед портретом.

— Мать! Погляди, что за детей ты породила! Прокляни их на том свете! — Он схватился за голову, упал на стул и ударился головой о стол. — Нет, нет! Это все я, это я воспитал таких обормотов из тех славных мальчиков, которых ты мне оставила! Прокляни меня! Будь я проклят! Дети, кляните, кляните меня — это я, ваш отец, негодяй!

— Отец! — тихо сказал Ростислав. — Не надо. Я один виноват. Я и буду отвечать.

Он поднялся. Он хотел идти. А куда, он не знал.

Марина снова кинулась к нему и повисла у него на шее:

— Ты никуда не пойдешь! Мы тебя, спрячем!.. Отец! Прикажи Александру одно: пусть никому не говорит, что Ростислав здесь. Больше ничего нам от этого кретина не надо!

— Сама — дрянь!

Но тут уже Гервасий Аникеевич взбеленился:

— Молчать! Я приказываю! Я — отец! Иди вон и — ни слова, слышишь, нигде ни слова о Ростиславе.

И тут же снова схватился за голову и застонал: