После субботы я поехал в Кременчуг. Обратился к главе общины, д-ру Аврааму-Яакову Фройденбергу, сионисту со стажем, члену «Бней Моше», который писал под псевдонимом Авраам-Яаков Хар-Сасон в альманахе «Кавверет» («Улей»), издаваемом Ахад ха-Амом, и выпустил год-два назад русскоязычный «Сионистский альманах», который произвел большое впечатление на сионистскую общественность. Он слыхал мое имя и даже знал все обстоятельства дела и принял меня холодно и весьма сдержанно. Однако письмо, его содержание и имена подписавших удивили его. Ему с трудом удалось скрыть свое изумление. После очень краткой беседы он предложил мне обратиться к господину Меирсону, человеку просвещенному, который закончил педагогический университет в Вильно, знает иврит, имеет общее образование и очень сведущ в иудаизме. «Господин Меирсон, – сказал Фройденберг, – получил сейчас моими стараниями право преподавать иврит и Закон Божий в средней школе, и это человек, который сможет осуществить реформы в образовании и в общине». Мы договорились, что через два часа я нанесу визит господину Меирсону, а он, Фройденберг, тем временем увидится с ним, поговорит и подготовит его к моему визиту. Я видел, что мое предложение по сути заинтересовало д-ра Фройденберга, но он хочет, чтобы оно было сделано Меирсону при его посредстве.
В 12.30 я был у господина Меирсона. Тот сразу же согласился. Ему было интересно посмотреть на мою доверенность. Мы поговорили о его обязанностях по проведению реформы образования в городе, когда он будет учителем Торы. По прошествии пяти недель, 28 элула (26 августа по юлианскому календарю), состоялись выборы раввина общины города Хорал, и господин Меирсон был выбран подавляющим большинством голосов. Меня во время выборов в городе не было. Еще в начале августа старый полицмейстер Лященко сообщил отцу и матери (под большим секретом), что мне нужно как можно скорее покинуть город: имеется «намерение» окружных властей и «рекомендации» арестовать меня и отправить в «места не столь отдаленные» административным порядком, по законам «чрезвычайного положения». На следующий же день я покинул Хорал. Вступление в должность господина Меирсона не состоялось. Когда он появился в городе, его пригласили домовладельцы из партии моего дяди и сообщили ему, что постараются сделать так, что у него будет мало доходов и много проблем. Он согласился взять несколько сотен рублей «отступных» и спокойно вернулся домой…
С дядей я не встречался шесть лет. В 1910 году я приезжал в гости к родителям и встретил его на улице. Он стоял. Протянул мне руку и сказал: «Давай помиримся! Забудем то, что было, и обновим нашу дружбу!» Я протянул ему руку. В тот же день после обеда он пришел ко мне. Это было чем-то из ряда вон выходящим. Он ни разу за долгие годы не приходил в наш дом: с тех пор как из-за меня стало известно о деятельности «Черного бюро»… Он задержался на целый час, пил чай и разговаривал со мной на общие темы, интересовался, продолжаю ли я заниматься историей Израиля. В течение всего разговора он обращался ко мне на «Вы»: «Вы знаете», «Вы помните», и все в таком духе. Это резало слух. Даже к отцу и матери он всегда обращался на «ты». На замечание матери ответил: «Бен-Циан стал теперь другим человеком, и мое отношение к нему теперь стало иным».
С исправником Назаренко я случайно увиделся в Полтаве. Через три года, причем именно в то время, когда полиция искала меня, мы столкнулись в переулке нос к носу.
– А, неужели это ты? А тебя ведь ищут!
– Сказано ведь в Новом Завете: ищите и обрящете! Если ищут, значит, обязательно найдут!
Он засмеялся:
– Надо надеяться, – махнул рукой и исчез.
Не позвал полицейского и не сообщил «куда следует».
Глава 17. Сионистская деятельность в Одессе
(элул 5664 (1904) – 5665 (1905) год)
Я решил отправиться в Одессу, большой город мудрецов и писателей. Единственный университетский город в черте оседлости; в Одессе евреям разрешалось селиться, там была большая библиотека и много школ. К тому же Одесса стала центром сионистского возрождения российского еврейства. Там сейчас происходила острая и сложная внутренняя борьба СИОНИСТСКИХ течений.