Мир, которого не стало

Через два месяца после приезда в Тельши, в последний день Хануки 5657 (1896) года, мы справляли мою бар-мицву в квартире извозчика Неты, у моего двоюродного брата. Я прекрасно помнил, как справлялись бар-мицвы моего двоюродного и старшего братьев: к нам приходил весь город, произносились толкования Торы, обстановка была торжественной и праздничной. А тут мы просто сидели вокруг стола и ели блины. Эти блины очень отличались по вкусу от наших: они были тонкие, плоские, со шкварками, обжаренные в гусином жире. Нас было всего пятеро: мои братья – родной и двоюродный, я и извозчик Нета с женой. Едва мы принялись за еду, как случился сюрприз: двоюродный брат встал и зачитал письмо из дома, посланное с нарочным и полученное утром того же дня. В письме меня поздравляли с бар-мицвой; под ним подписались мой отец, дядя-раввин, судья р. Шмуэль Гурарье, габай, меламеды, мои преподаватели и родственники. Письмо было отправлено из синагоги в первый день Хануки – его решили прислать заранее, чтобы я его получил в качестве подарка на бар-мицву. Спустя неделю я получил второе письмо, которое было отправлено членами общины прямо из нашего дома, куда они пришли поздравить моих родителей. Под поздравлением подписались все собравшиеся.

Я полагал, что из-за этих-то писем Шмуэль из Млат и упрекнул меня в «избалованности». И на все мои возражения, что он преувеличивает и у него нет оснований упрекать меня, он не обращал никакого внимания.

5657–5668 годы были временем бурных перемен в тельшайской йешиве. Йешива переехала в новое здание, нам начали преподавать религиозную этику, что привело к сильному недовольству учащихся. Нескольких учеников исключили, то и дело вспыхивали склоки, в ученической среде начали распространяться просвещение и сионизм, и главы йешивы нещадно с этим боролись…

День переезда йешивы в новое здание отмечался с особым благочестием. Главы йешивы и ученики в этот день постились, молились и читали вслух подобающие случаю псалмы; книги Торы были торжественно перенесены в новое здание йешивы. Р. Элиэзер Гордон в тот день дважды читал проповедь; публично читали вечернюю молитву, установили дежурство, чтобы чтение Торы в йешиве не прекращалось ни на минуту. Поскольку я всегда вставал очень рано, мое положение было очень заметным, и в частности при выполнении этих «заповедей». Руководство йешивы прилагало большие усилия, чтобы ввести преподавание религиозной этики (мусар){217}, как ввиду важности самого предмета, так и в качестве заслона от «просвещения» и «сионизма», которые начали распространяться среди учащихся. В качестве надзирателя йешивы был приглашен р. Лейб Хасман из Кельме, один из наиболее «благочестивых и ученых мужей». На учеников была возложена обязанность каждый день в течение получаса между минхой и мааривом изучать этические сочинения: «Месилат йешарим», «Ховот ха-левавот»{218}; моральные поучения р. Исраэля из Салант{219}, сочинение Мендла Лефина «Хешбон ха-нефеш» (по сути представлявшее собой переработку книги Бенджамина Франклина{220}) и еще несколько книг по религиозной этике. Новые порядки вызвали недовольство со стороны учащихся. В один из вечеров, в учебный час, когда со всех сторон доносились голоса, читающие Тору, в окно влетел камень и разбил стекло. Это был условный знак. Сразу поднялась суматоха. Все старшие ученики начали говорить: «ш-ш-ш… ш-ш-ш…», и занятия прекратились. То тут, то там гас свет, как будто от ветра. Надзиратели бегали по залу, не зная, что предпринять. Минут через десять в помещение ворвался р. Элиэзер Гордон и сразу пошел по рядам. «Кто это сделал? Путь выйдут те, кто чем-то недоволен! Те, из-за кого прекратилось чтение Торы!» Вперед вышел юноша из Курска, ученик третьего класса. Его слов я не расслышал, хотя это все происходило совсем рядом со мной. Вдруг раздался голос р. Элиэзера: «Посланец греха!» Раздались две пощечины, и гулкое эхо этих пощечин заполнило все пространство зала…

Юношу из Курска и его друга родом из Крож выгнали из йешивы. Занятия на время отменили, и йешиботники гуляли по улицам. Горожане шутили: «Казаки раввина в городе!» Через два-три дня занятия возобновились. Те, кто стоял во главе мятежа, были «облагодетельствованы» деньгами на дорогу; религиозная этика теперь изучалась не в обязательном порядке, а по усмотрению учащихся.