Мир, которого не стало

За праздничным столом Явец передал мне, что мой рассказ был верен, однако он настаивает, что был прав, так на это отреагировав: распространение слухов превращает случай в событие, и в этом таится опасность. Я почти не участвовал в разговоре, сказав лишь, что есть раздел в Талмуде, в трактате «Арахин» (я как раз в то время изучал этот раздел), лист 17: «Поколение соответствует лидеру или лидер поколению», а согласно Гемаре, разница между этими мнениями относится к вопросу о «гневливости и незлобивости», и «гневливость» лидеров в наше время доказывает, что они не следуют Гемаре как должно. «Между прочим, – добавил я, – этот юноша пошел к р. Хаиму-Озеру, а р. Хаим-Озер отправил его к р. Шмуэлю Солцу, старосте синагоги «Цдака гдола». По-моему, он и его друзья могут быть свидетелями, если будет суд: они слышали, как дворники били Блондеса, как вытаскивали его, истекающего кровью, из кровати, однако кто знает, послушает ли их Солц». Мое замечание почему-то окончательно убедило Явеца в том, что я «путаюсь со всяким сбродом».

Из-за того что Явец так относился к «толпе», я охладел к нему. Я почувствовал, что и его отношение ко мне изменилось. Я сожалел об этом и перестал ходить к нему в гости. И даже не откликнулся – что было совсем зря, и впоследствии я сожалел об этом – на его приглашение на Пасхальный седер{359} и, что еще хуже, не отреагировал на его намеки о «примирении», которые мне передавали близкие ему люди.

Благодаря Явецу я даже нашел родственника в Вильно. Среди молодых писателей, живших в городе, был Элияху Познер (он родился в Глухове Черниговской губернии), который примерно за год до этого (зимой 1899 года) опубликовал в «ха-Цфире» серию статей с подробной биографией Кальмана Шульмана, и эта серия получила большую известность… Нас познакомил Явец. Элияху заинтересовался моими стихами, особенно ему понравились «Мой драматический стих» и «В шатрах Торы». Я стал заходить к нему в гости. Он жил в красивой, большой, хорошо освещенной и обставленной со вкусом комнате на первом этаже. Мы несколько раз беседовали о литературе. Эти беседы и его объяснения были для меня очень полезны с точки зрения понимании поэзии. Он был из тех, кто непрестанно учится, и готовился к экзаменам на аттестат зрелости, чтобы затем изучать медицину. Однажды он мне рассказал, что один молодой человек, ученый, который собирается стать зятем р. Хаима-Озера, известного виленского раввина, спрашивал у него мой адрес. Этого молодого человека зовут Менделе, он из Сморгони, а сейчас находится в Вильно. «А его фамилия, – спросил я, – не Данишевский случайно?». «Он самый. Он твой родственник?» – «Конечно. Двоюродный брат. Наши матери – родные сестры». Он дал мне его адрес. Оказалось, что Менделе живет в том же дворе, что и я, и даже в том же доме, только двумя этажами выше. Мы не были знакомы. Он с детства учился в Сморгони. У его отца там жили состоятельные родственники. Он прославился своей эрудицией и «разборчивостью в невестах». Несколько раз ему сватали дочерей уважаемых людей, однако из этого ничего не выходило: он обращал внимание на красоту, а его отец больше всего ценил происхождение. Но раз уж он обручился с дочерью самого Хаима-Озера, значит, отец на этот раз достиг желаемого. А он сам? Было ли это уступкой с его стороны? Меня это интересовало. Я вернулся домой, нашел его квартиру, и мы приятно провели целый час в дружеской беседе. Я чувствовал, что ему хотелось излить душу, но весь час он ходил вокруг да около и не говорил о том деле, которое привело его в Вильно. Только когда он уехал, я узнал, что он сбежал от невесты. И лишь придя в гости к р. Хаиму-Озеру и увидев «невесту», я понял, почему этот симпатичный юноша так поступил…

Глава 12. Вильно: «Дом Израилев» (зима-весна 1900 года)

Третий круг своей жизни в Вильно зимой 1900 года я назвал тогда «Дом Израилев» («Бейт Исраэль») – голод и нищета, поиски работы, постоянные заботы о заработке и одержимая дружба с молодыми ремесленниками, которые оказались без дела и скитались по жизни, составляя часть огромной виленской «армии голодающих».