Мир, которого не стало

После праздника я был приглашен к р. Йосефу-Ицхаку{388}, сыну ребе и начальнику йешивы «Томхей тмимим»{389}, которую основал ребе. Р. Йосеф-Ицхак произвел на меня тягостное впечатление: мне показалось, что он нарочно ведет себя со мной «с подозрением», но без всякого «почтения». Меня неприятно удивил его прием: он даже не предложил мне сесть, в то время как сам сидел. До этого я уже общался с почтенными и великими раввинами: с р. Шимоном и р. Йосефом-Лейбом, с р. Элиэзером Гордоном и р. Хаимом-Озером, с р. Йосефом-Захарией из Шауляя и р. Меиром-Михлом и еще со многими – и почти все предлагали мне сесть. Конечно, можно сказать, что это хасидский обычай поведения в присутствии ребе, но ведь он еще не ребе… Ведь он еще, думал я, проходит испытания, чтобы стать цадиком… И во-вторых, в праздники я уже приходил в йешиву и видел, как богатые и знатные люди разговаривали с ребе и его сыном, я видел, что им здесь умеют выказывать почтение, и немалое… Его манера разговора была не менее оскорбительной. На первый взгляд вроде бы все было в порядке: да, мой дядя р. Элиэзер-Моше написал ему обо мне, и он даже готов порекомендовать меня в ученики йешивы «Томхей тмимим», хотя он и знает, что приехал я только на месяц. Когда я сказал, что заинтересован в том, чтобы изучать хасидизм, и особенно заинтересован изучать Иерусалимский Талмуд, он заметил мне: «Будешь изучать то, что надо изучать, и то, что все изучают. И нечего „воображать из себя“». Говорил он требовательно и нетерпеливо. Когда я сказал, что и в Тельши, и в Ковне мне разрешали учиться своим способом, а Иерусалимский Талмуд я намерен лишь просматривать и сравнивать его с Вавилонским и совершенно не хочу игнорировать предметы, обязательные для всех учеников, на него это не произвело никакого впечатления. И даже когда я ему показал письмо-посвящение раввина из Ольшан, где тот писал о моих особенных познаниях и моей системе обучения, в которой я немало преуспел, он сказал, что, как ему кажется из письма, раввин этот весьма благочестив и богобоязнен. Однако это не основание для него, чтобы изменить свое мнение; конечно, он не против того, чтобы я занимался Иерусалимским Талмудом, однако мне нужно будет очень сильно изменить свои привычки и способы обучения и не полагаться чересчур на то, что я «так всегда делал». Я был поражен. Тем не менее сказал ему, что остаюсь у них. После этого он посоветовал мне учиться вместе с р. Михаэлем из Невеля: «От него ты сможешь узнать многое о хасидизме как с законодательной, так и с практической стороны». В конце он разговаривал уже почти по-дружески. Почти.

Ровно пять месяцев я прожил в Любавичах и старательно изучал хасидизм. В первую очередь, я с большим вниманием слушал изречения ребе. Они интересовали меня, потому что с их помощью я пытался нарисовать для себя образ цадика, а также пытался уяснить, в чем состоит сущность его влияния. Я размышлял над его словами, пытаясь постигнуть то новое, личное, что в них содержится. Об этом я беседовал с р. Михаэлем из Невеля, который уделял мне много внимания и действительно стал для меня учителем и наставником в хасидизме. У него было слабое зрение, глаза его слезились, седая, пожелтевшая от табака борода никогда, подозреваю, не знала расчески, черты лица резко очерчены, голова неизменно склонена набок. Я с ним подружился. Он и Михаэль Дворкин стали для меня очень близкими людьми. Он тоже вначале был копысским хасидом{390} и лишь недавно стал ездить к Любавичскому ребе. О степени нашей дружбы можно судить по тому, что я сейчас расскажу.