Читаем Мир, которого не стало полностью

В корсуньской йешиве было два главы: р. Давид и р. Довидл; р. Давид вел занятия в первом и втором классах, а р. Довидл – во втором и третьем. Соответственно, во втором классе преподавали оба главы йешивы. Надзирателем был р. Цви-Гирш Шлез, пожилой еврей, широкоплечий, высокого роста, даже в жаркие дни кутавшийся в пальто, немного нескладный, с озорными сверкающими глазами, которые подкупали своей теплотой. Говорил он тихо и сдержанно. Р. Давида не было среди экзаменаторов. Его дочь в первый день Песаха утонула в реке Рось – ее унесло потоком воды; р. Давид был совершенно подавлен и сломлен и еще не вышел из траура. Р. Довидл выглядел лет на двадцать пять, даже моложе, высокий, энергичный и остроумный, веселый и простодушный, вместо бороды у него был только пушок. Экзамен был коротким: вопрос – ответ, вопрос – ответ. Вопрос на эрудицию – вопрос на сообразительность, утверждение – возражение. Р. Довидл сразу сказал: «Он пойдет в третий класс», а р. Цви-Гирш Шлез начал выяснять, что я знаю об истории поколений (это был его конек), и после проверки моих знаний сказал, что я – нежданная «находка» для их йешивы. Устроили меня хорошо; выделили мне комнату в доме плотника Шимшона, рядом с йешивой, и пособие – семь копеек в день, т. е. около двух рублей в месяц. Еще два рубля в месяц я буду получать от моего друга Зейдла – и смогу жить просто по-царски.

В третьем классе учили трактаты «Бейца»{179} и «Хулин», а также «Йоре деа»{180}(законы кашрута о смешивании). Я обрадовался тому, что учат сразу два трактата (трактат «Бейца» учили и во втором, и в третьем классе) и один из них входит в раздел «Моэд», так что если я буду учить еще трактат «Сукка»{181}, то завершу весь раздел «Моэд» к бар-мицве. Правда, в трактате «Эйрувин» я плохо ориентировался; некоторые части трактата я не учил вовсе, а некоторые мне были непонятны. В йешиве было еще два «дарования», превосходящих меня по возрасту: юноша из Каменки и юноша из Таращи. Юноша из Каменки был статен, краснощек и черноволос, с черными блестящими глазами и красивым голосом. Когда он заучивал вслух, я – да и все остальные – бывали просто очарованы звучанием его голоса. Кроме того, он был смышлен и остроумен, чуток и отзывчив; и мы очень подружились. Он был старше меня на два года. У юноши из Таращи были светлые волосы, он был медлителен, говорил тихим задумчивым голосом, а с уст его не сходила кривоватая усмешка. У него было слабое зрение и практически невозможно было различить, какого цвета его глаза: говоря с собеседником, он их наполовину прикрывал, и казалось, будто от него можно ожидать какого-то подвоха. Юношу из Каменки любили все, юношу из Таращи – р. Довидл, а меня – только р. Цви-Гирш Шлез. Мои отношения с руководством йешивы были напряженными. Главной причиной тому была река Рось. Меня притягивала река, ее чистая вода – в ней можно было разглядеть все, что происходит на дне. Течение было очень быстрым, и мне доставляло огромную радость купаться в ее водах. Вся река была усеяна скалами и утесами, отмелями и островками – и таила в себе немалую угрозу. Опасения особенно усилились с тех пор, как утонула дочь главы йешивы р. Давида, и было запрещено купаться в реке, за исключением установленных дней и часов. Пару раз я нарушил этот запрет, один раз открыто, другой раз тайно. Меня предупредили и даже «наказали»: перевели во второй класс за то, что я веду себя как «маленький ребенок» и своим упрямством роняю честь класса… Однако стараниями двух моих друзей, которые стали грозиться, что тоже перейдут со мной во второй класс, и хлопотами р. Цви-Гирша Шлеза наказание отменили; но мои отношения с р. Довидлом испортились. Основным поводом для этого стало, вероятно, мое недовольство своей учебной программой. В Корсуне я был очень усердным учеником. Может быть, даже самым усердным в йешиве. Участвовал в уроках и иногда дискутировал с ребе Довидлом, но в целом занимался по своей учебной программе. При изучении Талмуда я обычно, после того как заканчивал тему, обращался к сочинениям законоучителей по указателю «Эйн мишпат»{182} (находившемуся по краям страницы), читал Рамбама и Тура{183}. Подобным же образом я учил трактат «Бейца» с комментариями Роша{184}. Было заметно, что я игнорирую «обновления» и «уточнения» Махарша{185}, в которых р. Довидл большой специалист, – и р. Довидл как-то раз даже сказал: «Ты обращаешься к ришоним! Тебе надо ехать в йешиву Тельши{186}, они тоже не изучают Махарша, они изучают только ришоним и «самых позднейших». Мы же занимаемся именно уточнениями у Махарша, и пока ты здесь – ты должен учиться по нашей системе! Ты ведь и вправду «литвак до мозга костей», который просто случайно попал в наши места!» – добавил он с деланным смехом.

Перейти на страницу:

Все книги серии Прошлый век

И была любовь в гетто
И была любовь в гетто

Марек Эдельман (ум. 2009) — руководитель восстания в варшавском гетто в 1943 году — выпустил книгу «И была любовь в гетто». Она представляет собой его рассказ (записанный Паулой Савицкой в период с января до ноября 2008 года) о жизни в гетто, о том, что — как он сам говорит — «и там, в нечеловеческих условиях, люди переживали прекрасные минуты». Эдельман считает, что нужно, следуя ветхозаветным заповедям, учить (особенно молодежь) тому, что «зло — это зло, ненависть — зло, а любовь — обязанность». И его книга — такой урок, преподанный в яркой, безыскусной форме и оттого производящий на читателя необыкновенно сильное впечатление.В книгу включено предисловие известного польского писателя Яцека Бохенского, выступление Эдельмана на конференции «Польская память — еврейская память» в июне 1995 года и список упомянутых в книге людей с краткими сведениями о каждом. «Я — уже последний, кто знал этих людей по имени и фамилии, и никто больше, наверно, о них не вспомнит. Нужно, чтобы от них остался какой-то след».

Марек Эдельман

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука / Документальное
Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву
Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

У автора этих мемуаров, Леи Трахтман-Палхан, необычная судьба. В 1922 году, девятилетней девочкой родители привезли ее из украинского местечка Соколивка в «маленький Тель-Авив» подмандатной Палестины. А когда ей не исполнилось и восемнадцати, британцы выслали ее в СССР за подпольную коммунистическую деятельность. Только через сорок лет, в 1971 году, Лея с мужем и сыном вернулась, наконец, в Израиль.Воспоминания интересны, прежде всего, феноменальной памятью мемуаристки, сохранившей множество имен и событий, бытовых деталей, мелочей, через которые только и можно понять прошлую жизнь. Впервые мемуары были опубликованы на иврите двумя книжками: «От маленького Тель-Авива до Москвы» (1989) и «Сорок лет жизни израильтянки в Советском Союзе» (1996).

Лея Трахтман-Палхан

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное