Читаем Мир, которого не стало полностью

Очень-очень медленно я осваивал тельшайскую систему, прежде всего, на уроках р. Йосефа-Лейба и р. Шимона. Благодаря им я впервые стал понимать правовую часть Талмуда. Особенно повлиял на меня р. Шимон. Деталь за деталью он обнажал ядро талмудической проблемы, определял его и в конце устанавливал правило, а затем, в свете этого правила, опять проверял детали, в свете каждой детали перепроверял обсуждение всей проблемы, и все представало в новом свете – было в этом потрясающее искусство построения мысли. Его определения поражали отточенностью и четкостью, и в них всегда содержались указания к дальнейшему пути. На каждом уроке мне открывались все новые и новые горизонты. За те два года, что я проучился в йешиве, я не только ни разу не пропустил урока р. Шимона, но регулярно приходил к нему в гости поговорить о «нововведениях» мудрецов и задать интересующие меня вопросы. Конечно, он время от времени делал мне замечания, если я неверно понимал его объяснения или делал из его рассуждений неверный вывод относительно общего смысла вопроса. Но чаще всего он лишь выслушивал меня с улыбкой, потом комментировал и задавал вопросы, причем не всегда по тем дисциплинам, которые он преподавал. И самым счастливым за время учебы в тельшайской йешиве для меня был тот день, когда Нахум из Млат поведал мне о том, что р. Шимон с большим одобрением обо мне отозвался, что он очень ценит мою способность воспринимать и запоминать новый материал и внимательно прислушиваться к мнению других людей – то, чему он обучал нас. Это был действительно счастливый день. И не только потому, что р. Шимон был для меня большим авторитетом, но и потому, что похожим образом обо мне отзывался р. Элиэзер (Арлозоров) из Рамен; эти отзывы впоследствии стали поводом для насмешек со стороны глав йешивы, р. Элиэзера Гордона и р. Йосефа-Лейба Блоха.

Сама учеба в Тельши произвела на меня незабываемое впечатление: длинный и просторный зал, где в четыре ряда длинной вереницей стояли скамьи, а перед каждой скамьей – парта. И ни одного свободного места. Триста пятьдесят юношей ревностно учатся, и их голоса заполняют все пространство зала… По узким проходам между скамьями вдоль всего зала прогуливается, склонив голову чуть набок, наш наставник р. Лейб Хасман. Он то и дело кидает взгляд то на одного ученика, то на другого, подходя к тем, кто перешел к чтению нового трактата. И так каждый день – с самого раннего утра до позднего вечера. И мой голос, самого юного из всех, вливается в этот общий хор…

Мне было жаль моего брата, которого не зачислили в йешиву. Я внутренне восставал против подобных порядков. «Ребе уважает богатых». Я чувствовал, что в отношении брата была допущена несправедливость. И еще сильнее это, разумеется, ощущал он сам. Он не присутствовал на занятиях и всю зиму самостоятельно занимался в синагоге. На мне лежала обязанность рассказывать ему об изучавшихся на уроках нововведениях и талмудических проблемах, чтобы он перенял «тельшайский» способ учебы еще до того, как сможет к нам присоединиться. Именно для того, чтобы усвоить этот «способ», мы стали изучать книгу «Кцот ха-хошен»{205}. На этом, собственно, настоял мой брат. Книга была дорогая, брату удалось заполучить ее на время, и он решил целиком переписать ее своим красивым почерком. Лишь после продолжительных препирательств брат согласился со мной, что вначале мы изучим каждый отрывок и его обсуждение, а потом решим, стоит переписывать книгу или нет. Этой системы мы придерживались в течение всех двух лет нашего пребывания в Тельши. Изо дня в день мы изучали «Кцот ха-хошен», «Нетивот хамишпат»{206}(р. Яакова из Лешно), нововведения р. Акивы Эйгера{207} и еще ряд текстов. В ходе чтения мы выясняли, какие тексты имеет смысл переписывать, и брат принимался за работу. Так нам удалось создать «эклектическую систему» прочтения нововведений «тельшайским способом», которая получила известность в кругу наших друзей. Мне вспоминается, что однажды мы вставили отрывок из «Хевель Яаков»{208} р. Абы-Яакова ха-Кохена Борухова{209}, векшенского раввина (отца писателя А.-М. Беркияху{210} и д-ра М. Беркияху{211}). В отрывке обсуждалась проблема человеческого «я» в контексте вопроса о собственности. Автор доказывал, что в грамматических формах «моя рука», «моя нога», «моя душа» человеческое «я» находит свое выражение как самостоятельная сущность… Мы использовали не только тексты позднейших авторов – мы брали также отрывки из труда «Шев шматата»{212}, который был написан автором «Кцот ха-хошен», и из «нововведений» Рашбы{213} и Ритбы{214}. Брат на протяжении долгих лет старался сохранить свой экземпляр, написанный красивым почерком, который был для него источником гордости и вдохновения, подвигавшим его на дальнейшее изучение Талмуда…

Перейти на страницу:

Все книги серии Прошлый век

И была любовь в гетто
И была любовь в гетто

Марек Эдельман (ум. 2009) — руководитель восстания в варшавском гетто в 1943 году — выпустил книгу «И была любовь в гетто». Она представляет собой его рассказ (записанный Паулой Савицкой в период с января до ноября 2008 года) о жизни в гетто, о том, что — как он сам говорит — «и там, в нечеловеческих условиях, люди переживали прекрасные минуты». Эдельман считает, что нужно, следуя ветхозаветным заповедям, учить (особенно молодежь) тому, что «зло — это зло, ненависть — зло, а любовь — обязанность». И его книга — такой урок, преподанный в яркой, безыскусной форме и оттого производящий на читателя необыкновенно сильное впечатление.В книгу включено предисловие известного польского писателя Яцека Бохенского, выступление Эдельмана на конференции «Польская память — еврейская память» в июне 1995 года и список упомянутых в книге людей с краткими сведениями о каждом. «Я — уже последний, кто знал этих людей по имени и фамилии, и никто больше, наверно, о них не вспомнит. Нужно, чтобы от них остался какой-то след».

Марек Эдельман

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука / Документальное
Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву
Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

У автора этих мемуаров, Леи Трахтман-Палхан, необычная судьба. В 1922 году, девятилетней девочкой родители привезли ее из украинского местечка Соколивка в «маленький Тель-Авив» подмандатной Палестины. А когда ей не исполнилось и восемнадцати, британцы выслали ее в СССР за подпольную коммунистическую деятельность. Только через сорок лет, в 1971 году, Лея с мужем и сыном вернулась, наконец, в Израиль.Воспоминания интересны, прежде всего, феноменальной памятью мемуаристки, сохранившей множество имен и событий, бытовых деталей, мелочей, через которые только и можно понять прошлую жизнь. Впервые мемуары были опубликованы на иврите двумя книжками: «От маленького Тель-Авива до Москвы» (1989) и «Сорок лет жизни израильтянки в Советском Союзе» (1996).

Лея Трахтман-Палхан

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное