Мир, которого не стало

Зиму 1899 года мы провели дома, стараясь исполнить взятые на себя обязательства. Учились мы очень усердно; рассказали о своих планах нашему дяде-раввину, и он их одобрил. Вместе с братом мы изучали «Недарин», а помимо этого каждый из нас изучал еще один трактат: я изучал «Санхедрин» (стремясь его закончить), а брат – трактат «Авода Зара»{253}.Я помню, как один из молодых хасидов, сын судьи Шмуэля Гурарье, говорил, издеваясь: «Вот, они учились в Тельши и дошли до „всех идолов“…» По совету раввина мы изучали также Рамбама («Яд ха-хазака»{254}). Он нам посоветовал изучать также «Сефер мишпатим»{255}, однако мы решили изучать последнюю книгу, «Шофтим»{256}, и начали с «Хилхот Санхедрин»{257}; дядя на это сказал, что, в сущности, мы продолжаем все время «Хилхот мамрим»{258}. У нас не было никаких оснований жаловаться на свои успехи – они были более чем удовлетворительны и в изучении Рамбама с обращением к законодательным источникам, содержащимся в Талмуде, и в изучении трактата «Недарин» с комментариями Харана.

И даже дядя, который частенько беседовал с нами о Торе, как-то заметил, что прошли те времена, когда жители местечка позволяли себе экзаменовать нас, и даже он не станет злоупотреблять этим. Тем не менее в ту зиму мне не удалось полностью осуществить свои намерения. Изо дня в день страсть к учебе у меня ослабевала, а чтение – сильнейшее желание читать – поглотило меня. В тот год стали появляться книги серии «Еврейская библиотека»{259}, которую основало издательство «Тушия»{260}. Первые книги «Библиотеки» – рассказы Зангвиля{261}, «Пьесы гетто», биографии Аристотеля (Тавьева{262}) и Магомета (Бернфельда{263}) и в особенности «История вер и религий» Мензиса{264} в переводе Яакова Френкеля – произвели на меня огромное впечатление. А кроме того, в городе забурлила сионистская жизнь. Разумеется, мой дядя-раввин, а также главы наиболее уважаемых домов резко возражали против сионизма; вместе с тем в городе было немало молодых людей, которые хотели создать сионистскую организацию. И вот мы собрались; и с нами был Лейб Гельфанд, наш родственник, один из активистов организации «Бней Моше»{265} в Полтаве, а до того в городке Малая Перещепина, что неподалеку от Полтавы, – пламенный сионист. И еще «проповедник» Й.-Ц. Евзаров, известный как «второй после Маслянского». Возможности говорить в синагоге никому из них не дали, и они ограничились небольшим собранием, которое устроили в бейт-мидраше. На этом собрании был и я. Решения принимались в духе времени – вплоть до создания профсоюза, продажи акций Еврейского колониального банка{266}, Еврейского поселенческого фонда – однако эти замыслы не увенчались успехом…

В то время в Эрец-Исраэль приезжал Герцль{267}, и его встреча с императором Вильгельмом II в Микве Исраэль{268} произвела огромное впечатление на евреев. Я помню, как р. Эли-Хаим Дворецкий (дед профессора А. Дворецкого{269}), один из самых уважаемых ученых мужей и глав семейств, публично заявил в бейт-мидраше: «Есть ли что-то, равное этому? Он предстает перед царями! Со времен Моше Монтефиоре не было подобного ему!» Такое сравнение вызвало гнев у хасидов. Конечно, «Монтефиоре не был такой уж важной персоной. Но как можно сравнивать еврея-праведника, соблюдающего заповеди, с главой еретиков-сионистов?!»

Как я уже говорил, еще в Корсуне и Тельши я был пламенным сторонником колонизации Эрец-Исраэль и сионизма. И я всегда говорил своим друзьям в Тельши, что когда я стану взрослым, то приеду в Эрец-Исраэль и поселюсь в Иерусалиме. Особенно часто я беседовал об этом со своим другом Шмуэлем Атласом, сыном р. Меира Атласат{270} одного из известных раввинов, который в свое время руководил йешивой в Тельши.