Мир, которого не стало

Однако по правде говоря, у тех частых визитов и того огромного внимания, которых я удостаивался, была и другая причина. В том же доме, во второй квартире, жила семья, и одна из дочерей, по имени Аснат, была необычайно красива. Так что посещение больного стало предлогом для ее многочисленных ухажеров, среди которых были и мои приятели. С одним из них я встречался в Берлине и в Копенгагене, в Петрограде и Тель-Авиве. И каждый раз я с трудом удерживался, чтобы не спросить его: «Как поживает Аснат? Где она?»

Начальство йешивы известило о моей болезни дядю, и в будний день праздника Суккот я получил деньги – 10 рублей – огромная сумма! – на дорожные расходы и письмо, в котором дядя тревожился о моем здоровье. В среду, в начале месяца хешван 5660 (1899) года, я вернулся домой – бледный, слабый и напуганный «заботливыми» врачами, которые предостерегали и успокаивали, успокаивали и предостерегали… Дядя первое время не говорил и даже не упоминал об организации «Черное бюро» и публикации ее планов, хотя эта история принесла ему большой вред. В то время хасиды Хабада прилагали все усилия, чтобы возобновить деятельность хабадского столичного раввината, которая, по сути, прекратилась после смерти хасидского раввина р. Йекутиэля-Залмана Ланде{296} (в 1894 году). Дядя был представлен к этой должности, но публикация его имени в качестве участника организации «Черное бюро», по словам многих, провалила дальнейшие планы. В городе об этом стало известно от гостей, приходивших в нашу семью, которые, ничего не скрывая, отзывались обо мне крайне неодобрительно. Узнали об этом и другие. Мне пришлось в этом убедиться во время посещения в конце той же зимы виленского рава Хаима-Озера Гродзенского, а спустя два с половиной года – во время пребывания у любавичских хасидов.

Мой приятель Элиэзер Фрисман, с которым я переписывался еще нескольких лет, тщательно оберегал мою тайну. Я удостоверился в этом в 20-х годах, когда в Израиль приехал Ицхак Аникст. Он посетил бейт-мидраш для преподавателей иврита, в администрации которого я состоял. Я спросил у него, где он черпал информацию о деятельности «Черного бюро», о которой опубликовал серию статей в журнале «ха-Мелиц».

Ничего конкретного он припомнить не смог. Он знал лишь, что какие-то трое юношей из йешивы услышали о происходящем, а среди них был некий юнец, весьма прилежный, и ревностный сионист, приходившийся родственником одному из активистов «Черного бюро» и работавший секретарем у Яакова Липшица. Однако никто не знал его лично, и, наверное, это был не более чем собирательный образ…

Благодаря Элиэзеру Фрисману я погрузился в деятельность сионистского движения. Перед началом Третьего сионистского конгресса{297} мы передали сионистскому комитету Ковны список наших предложений, включая назначение на конгрессе комиссии по политическим делам, перед которой д-р Герцль должен будет детально отчитаться о каждом своем шаге.

Глава 10. На распутье

В течение целого месяца я был в буквальном смысле слова болен – и физически, и духовно. Это был первый из трех месяцев тяжелых внутренних конфликтов, терзаний, колебаний и бессонниц.

В первые дни болезни я находился целиком под влиянием врачей, со слов которых выходило, что особенно заботиться о будущем и не стоит… Во мне еще не ослабло впечатление от смерти одного из учеников йешивы, который жил в моем районе. А также от смерти Файерберга{298}– я как раз прочел в то время в журнале «ха-Шилоах» его рассказ «Куда?» – и там же некролог, где рассказывалось о кончине автора в результате болезни. Я не мог забыть и рассказ Эзры Гольдина{299} «К месту пребывания Торы», герой которого, усердный учащийся йешивы, заболел и вернулся домой… А еще я почти наизусть знал стихотворение Бялика{300} «Усердный» и все время перечитывал строки:

И узнал юноша, что он забыт,
Что душа его опустошена, забыта и брошена!
И почувствовал, что ослаб, что иссякли силы,
И голос его слышался как будто из души усталой,
Которая вот-вот умрет.
Голос сердца, скошенного, как трава, больного сердца,
Полного горечи и изливающего печаль.

Друзья навещали меня дома. Первые дни я почти все время молчал, с трудом выговаривая по нескольку слов. Большую часть времени лежал, повернувшись лицом к стене. Я попросил друзей принести мне «Арфу дщери Сиона»{301} Михаля, а также полное собрание сочинений Мордехая-Цви Мане{302}, опубликованное издательством «Тушия». Все это я читал с какой-то мрачной одержимостью. Некоторые стихи перечитывал по нескольку раз, преисполняясь при этом огромной жалостью… не иначе как к собственной персоне!