Читаем Мир, которого не стало полностью

Тем не менее р. Лейб привлек на мою сторону р. Шимона, «владельца скобяной лавки», – состоятельного бездетного еврея, известного талмудиста и еще более известного скрягу, который был грозой для раввинов и глав йешив. Р. Шимон познакомился со мной, именно он дал свое имя обществу по изучению Рамбама; он сам участвовал в занятиях и даже вносил свою лепту в ту небольшую сумму, которая выплачивалась мне обществом. Это было чем-то вроде демонстрации хорошего отношения ко мне в узком, но влиятельном кругу. Он также обратился – по предложению р. Ашера, который хотел таким образом помириться с р. Шимоном, – с письмом к р. Ашеру и попросил его высказать мнение обо мне. Мол, поскольку к нему обратились с вопросом обо мне, и, по его мнению, я являюсь «прекрасным знатоком Рамбама и мидрашей», – однако он не считает себя вправе свидетельствовать в месте, где есть раввины гораздо более великие, чем он, и поэтому он просит рава высказать мнение обо мне. Р. Ашер ответил ему длинным письмом, где много хвалил меня, называл большим знатоком Талмуда и ранних законоучителей, признал за мной острый ум и умение проникать в глубину галахических установлений; однако заключил, что обо мне можно сказать: «Он состоялся как мудрец, но не состоялся как раввин». В последнем высказывании была двусмысленность: во-первых, констатация факта отсутствия у меня полномочий раввина и, во-вторых, мнение, что мне не нужно их давать. Несмотря на это, письмо мне помогло. В то время в Вильно происходили встречи и собрания раввинов, и р. Шимон сблизил меня с несколькими из них. В результате у меня оказалось с полдюжины писем-посвящений в раввины: «полномочен судить по Торе и выносить галахические решения». Из тех ребе, с которыми я общался, наибольшее впечатление на меня произвели двое; один из них – р. Мардехай Розенблат{372}, ошмянский раввин, автор книги «Хадрат Мардехай», нововведений к заключительным частям шести разделов Талмуда и к «Шеелот ве-тшувот». Он попросил, чтобы я описал ему случаи, когда нужно принудить мужа развестись со своей женой, а также случаи, в которых разрешено обращаться в нееврейские правительственные учреждения, – и ставил передо мной другие проблемы и вопросы. Потом он проэкзаменовал меня по «Йоре деа», основной упор делая на законы о трефном и изъянах в легких у животного. Все вопросы и проблемы были двусмысленны – вероятно, он знал, что обо мне говорили «старательный юноша, но с изъянами», и старался проверить меня. Мои ответы его полностью успокоили, потому что они лишь на первый взгляд касались Галахи, но при этом мне удалось сказать, что иногда знатоки оказываются не так уж сведущи относительно качества изъянов и действуют вопреки судебному постановлению, которое обязывает «остерегаться и проверять спокойно», и это правило обязательно даже для резников, и некрасиво мудрецам быть среди тех, кто «мнет рукой» изъяны. Раввин очень долго проверял меня по галахот, касающимся трефного, а потом сказал, что не нашел во мне изъяна…

Большое впечатление произвел на меня также раввин из Ольшан, великий знаток Торы, мудрец и праведник. У него были большие черные сверкающие глаза, худое благообразное лицо, короткая аккуратная бородка; ходил он медленно, говорил тихим голосом, почти шепотом, и мне показалось, что он очень болен. Он великолепно знал Рамбама, и все наши разговоры крутились главным образом вокруг судебных постановлений из частей книги «Яд ха-хазака»: «Сефер киньян» и «Сефер зманим»{373}; вокруг сравнения «Бейт Йосефа» и «Кесеф Мишне»{374} и противоречий между ними, которые он находил, а мне нужно было разрешить. По ходу дела он проверил мои знания Талмуда, Рамбама, разделов «Хошен мишпат» и «Орех хаим», и вынесенных судебных решений. В письме-посвящении, выданном им, он образно описал способ, которым удостоверился в моем знании Талмуда и законоучителей, и написал много хвалебных слов обо мне. Раввин из Ольшан не удовлетворился лишь Талмудом и законоучителями, но поговорил со мной также об этических высказываниях Рамбама и о выводах, которые можно сделать из них относительно поведения ученого-талмудиста в наше время.

Перейти на страницу:

Все книги серии Прошлый век

И была любовь в гетто
И была любовь в гетто

Марек Эдельман (ум. 2009) — руководитель восстания в варшавском гетто в 1943 году — выпустил книгу «И была любовь в гетто». Она представляет собой его рассказ (записанный Паулой Савицкой в период с января до ноября 2008 года) о жизни в гетто, о том, что — как он сам говорит — «и там, в нечеловеческих условиях, люди переживали прекрасные минуты». Эдельман считает, что нужно, следуя ветхозаветным заповедям, учить (особенно молодежь) тому, что «зло — это зло, ненависть — зло, а любовь — обязанность». И его книга — такой урок, преподанный в яркой, безыскусной форме и оттого производящий на читателя необыкновенно сильное впечатление.В книгу включено предисловие известного польского писателя Яцека Бохенского, выступление Эдельмана на конференции «Польская память — еврейская память» в июне 1995 года и список упомянутых в книге людей с краткими сведениями о каждом. «Я — уже последний, кто знал этих людей по имени и фамилии, и никто больше, наверно, о них не вспомнит. Нужно, чтобы от них остался какой-то след».

Марек Эдельман

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука / Документальное
Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву
Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

У автора этих мемуаров, Леи Трахтман-Палхан, необычная судьба. В 1922 году, девятилетней девочкой родители привезли ее из украинского местечка Соколивка в «маленький Тель-Авив» подмандатной Палестины. А когда ей не исполнилось и восемнадцати, британцы выслали ее в СССР за подпольную коммунистическую деятельность. Только через сорок лет, в 1971 году, Лея с мужем и сыном вернулась, наконец, в Израиль.Воспоминания интересны, прежде всего, феноменальной памятью мемуаристки, сохранившей множество имен и событий, бытовых деталей, мелочей, через которые только и можно понять прошлую жизнь. Впервые мемуары были опубликованы на иврите двумя книжками: «От маленького Тель-Авива до Москвы» (1989) и «Сорок лет жизни израильтянки в Советском Союзе» (1996).

Лея Трахтман-Палхан

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное