Мир, который без меня. Альтернативный гей-роман. Книга 2.

Энди очнулся. Видимо, он потерял сознание, раз не помнил, что произошло. Холодная земля обжигает затылок. Господи! Он почти крикнул. Почему не позволяешь мне сдохнуть?! Неужели я столь грешен, что ты подвергаешь меня такому испытанию?! Пытки. Так трудно подняться. Сгинуть бы в кювете, и все сразу упростится. Человек без паспорта, имени, дома… Кому будет до тебя какое дело? Последнее, что у тебя еще есть — жизнь, да и она ничего не стоит. Так, грязная ржавая железяка в изъеденных дырах. Ни силы в ней, ни смысла. С днем рождения, Рой. Странно, мысль всплывает ватной субстанцией. Она теплая и мягкая. Как мечта во сне. С днем рождения, Рой…

Энди прислонился к столбу. Он почти дошел. Последние пятнадцать метров, словно пятнадцать километров… Не преодолеть. Люминесцентный крест с надписью плавится в воспаленном взгляде. Купить обезболивающие, чтобы просто начать думать. Ненадолго. Забыть об этих вращающихся колесах с ножами, раскрученных в груди. Парень отталкивается от столба. Идет по канату без шеста, того и гляди оступится и разобьется, словно под ним вечность. Он как наркоман. Между мирами. Не там, не тут…

Рой вернулся в студию. Он тоже как наркоман. Не помнит, как прожил эти последние дни. И вообще жил ли? Тело точно ватное. Ощущение, что распухли даже волосы и зубы. Он тоже между мирами. Это от запоя. Только измерения другие. Повсюду барханами грязь. С глади зеркала смотрит кто-то чужой. Заросший, помятый, постаревший. В ванной становится легче, пока взгляд не падает на стойку с полотенцами. Их два. Нож меж ребер, но тупой с зазубринами. Протиснулся сквозь кости, ерзает по сосудам, но не режет. Давит. Вытягивает. Больно. Дом кажется незнакомым, словно наполненным серыми сущностями. Они липнут, тянут жилы… Наверное, он сходит с ума. Щелкает автоответчик, сообщая потусторонним голосом о том, что… двадцать сообщений. Вдруг? Мысль обрушивается отрезвляюще. «Господин Маккена… какой-то там сержант… связаться с нами… банковская карта на ваше имя… для установления личности…».

Что такое смерть? И сколько у нее имен? Установление личности… Все равно что опознание… Это точно она. Холодная, жуткая… Бледный оскал беззубого рта… зловонное дыхание гнили… Роя парализовало, обездвижило, и только внутри разворачивает кольца огромный мерзкий червь. Мозг вдруг стал стеклянным и ясным. Кто-то разом упаковал мысли в коробки, аккуратно расставив на полках. Маккена стоял, открыв рот, словно что-то тяжелое ударило его по голове, неподвижно и часто моргая. Он боялся опустить глаза, опасаясь, что на месте телефона его ждет что-то ужасное. Рой неестественно повернулся, побрел к вешалке, достал из кармана сигареты. Он никогда не забудет голос сержанта, словно тот записался на подкорку и теперь оборачивается одним и тем же словом. Опознание. Маккена залпом выкурил две сигареты и нерешительно вернулся к телефону. Все тот же голос монотонно продиктовал номер, по которому необходимо перезвонить. Рой не записал его, потому что этот набор цифр он уже не сможет забыть. Записи три дня. Вечность. Все верно. Его просят явиться для установления личности неизвестного молодого человека, в кармане которого обнаружена банковская карта на его, Роя имя. Триста пятьдесят километров разделяют сейчас его и этого проклятого сержанта с банковской картой.

Наверное, прошла вечность перед тем, как Маккене удалось набрать номер. Бесконечность разорвалась монотонными гудками. Это чтобы было больнее. Невыносимо больно. Он сразу узнал голос. Путаясь в словах, Рой объяснил, кто он. Мужчина на другом конце провода объяснил:

— Двадцать девятого апреля в три часа ночи наряд скорой помощи прибыл по вызову к неизвестному молодому человеку, который находился в крайне тяжелом состоянии, впоследствии приведшем к коме, вызванной лекарственной передозировкой. В три пятнадцать была зафиксирована остановка сердца… четыре… минуты…

Маккена ничего не понял, словно сержант объяснял ему что-то на забытом древнем языке. Слова воспринимались искаженно, и казалось, что кто-то пытается впихнуть их в узкие пустые ячейки в голове.

Рой гнал машину, не помня, как ехал. Он не видел ни светофоров, ни попутных машин на дороге, словно был один во вселенной. Остановка сердца… У него самого тоже не было сердца, потому что оно остановилось, но это неважно. Уже неважно, как неважно все, кроме этих двух слов. Остановка сердца… Не было ничего. Ни его, ни мира, ни дороги, потому что… Энди! Нет! Получалось, он жил еще два дня. Два. Дня. Триста пятьдесят километров… чтобы оттуда позвонили и сообщили…

Спина липла к сиденью, руки проскальзывали по рулю, будто его густо смазали маслом. Стрелки приборов испуганно жались вправо, дрожали, ожидая неминуемой катастрофы. «Моя жизнь сильно подорожала, раз ей можно оплатить две столь бесценные вещи». «Больше не могу, хоть убей. Все, что дальше — при встрече». «Обещаю не обижаться».