Мир, который построил Хантингтон и в котором живём все мы. Парадоксы консервативного поворота в России

Итак, для того, чтобы прийти к современному состоянию, пассивный консерватизм, придающий форму неолиберальной рациональности активного индивида, должен был пройти через момент политизации, используя энергию «консерватизма решения». Российская консервативная традиция, интегрированная в актуальную модель путинской неолиберальной деполитизации, всегда была чужда необходимости борьбы и не настаивала на восстановлении политического посредством чрезвычайного решения, разрывающего обстоятельства. Утверждение неолиберальной рациональности, сопровождавшееся разрушением общества, в постсоветской России оказалось возможно благодаря включению пассивного, деполитизированного консерватизма, глубоко укоренённого в национальной политической традиции^[55]. Формы, предложенные этим пессимистическим и созерцательным консерватизмом, идеально наложились на апологию экономической активности индивида, скептичного в отношении любого участия в публичной жизни. Индивидуальная, негативная свобода нашла своё подтверждение в консервативной идее внутренней, подлинной «свободе выбора между добром и злом»^[56]. Эстетическое наслаждение государством как творением природы легло в основу господствующего инклюзивного подхода к российской истории, в котором иррациональная верность национальной судьбе снимает содержательные оппозиции между досоветским, советским и постсоветским. Некритически принимая данное как целостный опыт, мы удостоверяем и своё собственное существование через метафизическое единство настоящего, прошлого и будущего – в России, какая она сейчас и какой мы её знали всегда. Глава II. Порядок в беспорядке: консервативная диалектика революции Приключения Гая Фокса

Учить силён ты, я ж учиться слаб.

Довольно слов; ты – враг мой и предатель.

Софокл «Царь Эдип»

Если попытаться найти какой-то один постоянный элемент предельно эклектичной государственной идеологии постсоветской России последнего десятилетия, то его можно было бы описать одним понятием – анти-революция. Именно так – «анти-», а не «контр-». Контрреволюция, в том смысле, в каком её принято понимать с конца XVIII века, всегда находилась в непосредственной связи с революцией, наследовала ей и преодолевала её через новые политические и социальные формы, имевшие мало общего с дореволюционным Старым порядком. Контрреволюция рождалась как новая сила, способная победить уже состоявшуюся революцию, в то время как анти-революция пытается предотвратить революцию воображаемую, чей страшный призрак постоянно преследует государство и возвещает его конец.

Эта грядущая революция не имеет ясных оснований в обществе, лишена видимого волевого политического субъекта, о ней ничего не знает большинство её потенциальных будущих участников. Но образ революции живёт своей собственной насыщенной жизнью в сознании правящей группы. Воображаемая революция описывается в десятках экспертных докладов, спецслужбы уточняют её сценарии, а полиция находит высший смысл своего существования в том, чтобы встретить «час X» во всеоружии.

Борьба с революционной угрозой в России с 2004 года (после первого киевского Майдана) стала не только определяющим мотивом пропаганды, но и создала полноценную инфраструктуру силовых органов (вроде Центра «Э» или Следственного комитета), чьи задачи состоят преимущественно в антиреволюционной профилактике. Ей служит постоянно обновляемый корпус репрессивных законов, новые антиреволюционные органы вступают в ведомственные конфликты со старыми, а набор инструментов, помогающих избежать революции, постоянно растёт и совершенствуется. Но чем меньше в обозримом пространстве становится возможных революционеров, чем надёжнее контролируется публичная сфера, чем прочнее консервативные привычки и страх перемен охватывает население, тем меньше у верхов уверенности в том, что революция не стоит на пороге. Революция и заговор

Репрессии и запреты, порождаемые антиреволюционной активностью государства, являются частью масштабного бесконечного исследования, целью которого остаётся установление источника угрозы. Экстремисты, нелояльные элементы внутри самой элиты, провокаторы в медиа или культурной сфере – лишь элементы пазла будущей революции, который составляет чья-то умелая рука. Так как борьба происходит с чем-то, ещё неизвестным на уровне опыта, революция неизбежно обретает черты заговора.

Структура этого заговора известна и проговаривалась сотни раз. Например, вот так её описывал Владимир Путин на одном из заседаний Совета безопасности в 2014 году: