Мир, который построил Хантингтон и в котором живём все мы. Парадоксы консервативного поворота в России

Консерватизм: конъюнктурный или ценностный? Один из самых популярных мотивов современной российской стабильности можно назвать «рождением порядка из хаоса». Согласно этому нарративу, отступление от исторического опыта в пользу либеральных универсалистских доктрин в период Горбачёва и Ельцина, на рубеже 1980-х и 1990-х годов, привело к социальной катастрофе, моральной деградации и реальной угрозе потери национального суверенитета. Эрозией государственной власти воспользовались олигархи, превратившие страну в пространство ничем не ограниченной конкуренции за власть и ресурсы. Приход Путина переломил эти угрожающие тенденции, прочно отделив бизнес от власти, и вернул стране её достоинство. Однако путинское возрождение не отменило трансформации 1990-х годов, а наоборот, синтезировало их со всем массивом предшествующей национальной истории. Оно как бы соединило в себе «всё лучшее» из имперского, советского и ельцинского периодов: внешнеполитическое могущество, христианскую мораль и прочный институт собственности.

Можно сказать, что подобная генеалогия способствовала политической экспроприации обоих противоборствующих лагерей ельцинского периода: прозападных либералов и «патриотическую оппозицию» (включавшую сталинистов из Коммунистической партии и имперских националистов). С одной стороны, новый официальный консерватизм реализовывал требования независимой от Запада внешней политики и реабилитации советского прошлого в качестве легитимной части национальной истории, а с другой – укреплял рыночные институты, созданные в 1990-е годы. По отношению к последним он выступал в качестве «Бонапарта», сохранившего социальные завоевания революции через пересмотр их политических ценностей.

Начиная с 2000-х годов, значительная часть либеральных элит отказывается от собственной политической субъектности, выступая в качестве экспертов при проведении неолиберальных реформ или прямо интегрируясь в государственную бюрократию. Подобная стратегия легла в основу «либерального консерватизма», воспринимавшего отказ от принципов либеральной демократии в качестве необходимой жертвы ради необратимости рыночной трансформации страны^[99]. Антиреволюционный элемент консерватизма в этом случае играл центральную роль, тогда как риторика исторического величия и морали воспринималась как инструментальная и вторичная. В то же время бывшие представители «патриотической оппозиции» постоянно выражали надежду, что Путин рано или поздно освободится от обязательств перед унаследованными от ельцинской эпохи либеральными элитами, и возьмёт курс на последовательную реализацию националистической консервативной программы^[100].

Если российский «либеральный консерватизм» можно назвать (следуя за известной классификацией Сэмюэля Хантингтона^[101], «ситуационным», то второй – «консерватизмом ценностей». Соотношение между этими двумя составляющими официального консерватизма на протяжении существования путинского режима всегда оставалось динамичным. И если в период экономического роста и неудачных попыток встроить Россию в западную систему гегемонии 2000-х годов доминирующим был «ситуационный», то начало третьего президентского срока Путина в 2012 году и особенно начало конфронтации с Западом после присоединения Крыма весной 2014 года очевидно характеризуется поворотом к риторике «консерватизма ценностей». Однако то, что представителями обоих идеологических лагерей считывалось как конъюнктурные колебания, на самом деле являлось элементами единой идеологической структуры.

К 2012 году российский режим подошёл в ситуации политического кризиса, связанного с массовыми протестами против фальсификации парламентских выборов. Ответом на политический кризис стал резкий риторический переход к «консерватизму ценностей»: демократический протест был преподнесён как направляемый внешними силами бунт гедонистических верхов среднего класса против русского «культурного кода», носителем которого выступало патриотическое «молчащее большинство», а политическим выражением – фигура национального лидера. Аннексия Крыма стала моментом кульминации риторического «консерватизма ценностей», когда безусловная поддержка внешнеполитического курса режима была ультимативно приравнена к патриотическому подтверждению принадлежности стране и её историческому выбору. Фронты культурных войн между «молчащим большинством» и эгоистическим меньшинством фактически были провозглашены одной из линий военного противостояния между Россией и Западом. Эта позиция была, например, предельно чётко отражена в знаменитой речи Путина 18 марта 2014 года, в которой критики аннексии Крыма были названы «национал- предателями»^[102].