Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове

Может быть, не случайно так вышло, что во время армейской службы Кузнецов был связистом. И уже точно неслучайно в его поэзии возникает образ «связиста»: именно бывший связист передаёт нашим поколениям наказ «отцов»: «Спасите наши имена! Спасите наши времена!.. Одни вы — не спасётесь!» (стихотворение так и называется — «Связь»). Другой связист (из «Сталинградской хроники», 1995 г.), который замыкает своим телом оборванную связь полка, предстаёт для поэта высоким символом: в восстановлении разорванной связи горнего и дольного он видит высший смысл и назначение своей поэзии:

Был бы я благодарен судьбе,
Если б вольною волей поэта
Я сумел два разорванных света:
Тот и этот — замкнуть на себе.

Может быть, в этом и есть призвание поэзии вообще и высшее достижение поэта: восстановить «связь», не дать угаснуть отсвету небесного в вещах земных. Это ставили сознательной целью символисты, но, видимо, у каждого подлинного поэта живёт тревога об омертвении, остывании земного, лишённого «подпитки» «высших смыслов». Эта тревога пронизывает поэзию Рубцова:

Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес.
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы…

Если «над нами» не будет «таинственной силы», под нами — земной глубины, тогда остаётся «всё понимая, без грусти» брести в обессмысленном мире (ужас бездуховного «понимания» перекликается с «улыбкой познанья» кузнецовского «дурака», разъявшего тайну («Атомная сказка»).

Поэтому так притягателен для Рубцова образ Дионисия, узревшего «что-то Божье в земной красоте».

Общее для многих поэтов чувство «связи» у Кузнецова усугубляется его особой — глубокой и упорной — верой в поэтическое слово, в его право и власть, в том числе в реальность победы слова над злом («Всех затворил словами крепче замков и тут, Вот они, на бумаге, вот они, тут как тут!»). Рыцарской защите поэзии, её права и правоты, посвящено одно из самых последних стихотворений Кузнецова «Поэт и монах». «Монах» категорически утверждает изначальную греховность искусства («Искусство — смрадный грех»), «Поэт» вступает в спор, имея на своей стороне всё то же чувство «связи», отражение небесного в земном:

Но Богу дорог каждый злак,
Ведь каждый злак — улыбка Бога.

Отрицая «осязательность», монах, по мнению поэта, отвергает Боговоплощенье. Впрочем, Кузнецов в каком-то смысле снимает глубокую, сущностную антиномию: монах-то оказывается в конце концов и не монах вовсе, а скорее некая бесовская сила, и расточается в прах при имени Христа, «…и ходит страшным ходуном свистящий прах перед поэтом».

Нужно внимательно всмотреться в творческий путь Кузнецова, чтобы ясной стала закономерность его итога — того глубочайшего открытия, которое и позволило поэту решиться на подвиг, — поэму о Христе. В поэме и в ряде поздних стихотворений явственно ощущается глубокая потрясённость человека своим личным открытием, как итогом трудного пути. Отсюда настойчивость его призыва и право на него:

Полюбите живого Христа,
Что ходил по росе
И сидел у ночного костра,
Освященный как все.
А без этого —
Ваша вера суха и темна,
Вы разрыв, а не связь.

Мотив «связи» настойчиво возникает на всём протяжении его творчества.

Соотнесённость земного и небесного чаще воплощается в трагические чувства: «Это снова небесная битва отразилась на русской земле» (93-й год). И подвиг солдата как бы совершается одновременно в двух планах:

Там, на небе, меж злом и добром
Дух твой светлый рванул напролом
На мятежное вражье светило.
А на нашей на грешной земле
Твоё тело внизу на земле
Тот небесный рывок повторило.

Один из любимых образов-символов Кузнецова — «вздох» — по сути тоже образ «связи»:

Все вздохи и стоны возносятся к Богу,
Все вздохи и стоны твои.

В стихотворении-притче «Молитва» умирает последний старец, от него остаётся только вздох, но «как прежде, молится сей вздох сквозь дождь и снег».

Мотив «покаяния» усиливается в поздних стихах Кузнецова («Стыд и скорбь моего окаянства / Стали тягче небес и земли») и его покаянный вздох следует тем же общим путём: