Мир на продажу

— Я думаю, Игнат, что миогенцы используют ещё одну форму существования материи, на которую у нас не обращают внимания. Самоорганизация. А это — штука фундаментальная, можно сказать, причина возникновения космоса из хаоса. И у неё есть количественная мера — синергия. По моему, таких форм движения и, соответственно, таких "эргий" в Миогене не один десяток!

Через другой час:

— Скорее всего, у них тут есть матэргетические и синергетические станции. Типа наших электростанций. Они перерабатывают один вид "эргии" в другой. Вот бы их приватизировать! В общем, ты думай, Игнат, думай! Шевели серыми извилинами!

— Ты бы подсказал, умник! — не выдерживал я. — "Матэргия", "синергия"… Толку от твоей зауми никакой, одна боль головная!

— А что тут думать! — легкомысленно возражал суфлёр, видимо, уже потерявший надежду на премию. — Мы напоролись на новую общественную формацию — посткоммунизм.

— Что за посткоммунизм?

— Я думаю, что тут недавно был коммунизм: самые умные и честные, в общем, хорошие, правят миром, бесклассовое общество и всё такое. Но постепенно хорошие обнаглели и установили диктатуру. Да ещё и онтроника помогла свойства собирать и накапливать. Ничего нового.

— Эх ты, всевед-буквоед! Каша у тебя в голове! Коммунисты считают что коммунизм — высшая формация, конечная цель человечества. Мы, нормальные люди, считаем, что коммунизм — тупиковая, ошибочная ветвь. Какой ещё посткоммунизм?!

Но слегка разочаровавшийся во мне, как в дилапере, Павлик был красноречив:

— Значит, и те, и эти ошибаются. Почему бы коммунизму не перейти в новую формацию? Диалектика! В мире нет ничего абсолютно высшего и абсолютно низшего.

— Почему тогда после коммунизма выросло классовое общество — хорошие против плохих?

— Ну так и рабовладельческое классовое общество выросло из бесклассового первобытнообщинного. Развитие по спирали. Проще: новое — хорошо забытое старое.

Павлик любит не только шутить, но и философствовать. Он меня, конечно, здорово отвлекал, но я краем уха прислушивался и старался подчерпнуть из его философских рассуждений рациональное зерно. Но оно упорно не хотело подчерпываться.

Но решение всё же пришло, неожиданное и эффективное. Вечером, после ужина, мы с Виталиком сидели в номере, погружённые каждый в свои думы. Не знаю, о чём думал стажёр, а я маялся от стыда перед новеньким: всё время изображал из себя тёртого дилапера, и тут такая неудача. И ещё я думал о предстоящей головомойке от межмирторговского начальства. Все расходы за неудачный проект обычно возлагались на виновника, то есть в данном случае на меня. Когда я суммировал в уме стоимость пива и репродукций картин современных художников, в голове раздался вызов — кто-то мыслился ко мне.

— Игнат! Это я, Герт! Не спрашивай ни о чём, через час визунируй на берег реки. Там, где обрыв. Ну, ты знаешь…

— Привет, Герт! Конечно! Только…

— Не волнуйся, визун не прослушивается. Визунируй смело. Только не размысливайся.

Не работал бы я дилапером, сильно бы удивился. Значит, его не обессвойствили, нашего визуниста, чёрного пиарщика! Предупредив Виталика, я, не разрывая мыслесвязь, свизунировал на то место у реки, где мы первый вечер связывались с суфлёром.

Герта я узрел в таком виде, что еле узнал. С подурневшим огрубевшим лицом, в нелепом оранжевом балахоне. За эти два дня он сильно раздался в плечах. Визунист появился не один, рядом с ним стоял плотный парень на удивление схожей с ним наружности. Здоровяк держал в руках какой-то чемодан. Не давая опомниться, Герт рассказал про свои приключения в Отстойнике: что он там видел, что пришлось пережить и как удалось выбраться. Наверное, неудобно общаться, не видя собеседника: визунист постоянно вертелся из стороны в сторону и всматривался в пустоту, пытаясь разглядеть меня.

Его рассказ меня не поразил. Он только подтвердил догадки насчёт общественного устройства Миогена, которое мы, три осла из "Межмирторга", не смогли раскусить. Я испытал невольное уважение к Герту, который, выбравшись из омерзительного места, настроен продолжать драку:

— Ох, и отомщу я всем, Игнат! У меня куча друзей на визидении. Надёжных ребят, которые хотят говорить правду. Мы такую бучу поднимем! Это будет поинтереснее твоих дурацких конкурсов.

— Что ты собрался делать? — спросил я, хотя уже давно разгадал намерения визуниста. Жажда правды у местной интеллигенции здорово порадовала.

— Я расскажу зажравшимся обывателям о нищесвоях. А Фил, — Герт указал на стоящего в сторонке здоровенного парня, — подтвердит мои слова.

— А не боишься снова в Отстойник загреметь?

— Не боюсь. Я ведь сущник поменял. Так что теперь меня ни одна контрразведка не опознает.

Я поглядел на решительного Герта (раньше он таким не был), перевёл взгляд на парня с чемоданом, и тут меня озарила догадка. Осенило меня так сильно, что моё тело в далёком гостиничном номере подпрыгнуло и затанцевало на месте. У моего тела пересохло в горле, поэтому я хрипло выкрикнул только одно слово:

— Толерантность!!

— Что, прости? — насторожился Герт.

— Герт, дружище, толерантность! Она перевернёт весь твой мир с ног на голову!