Мир на Востоке

Франк Люттер, однако, счел, что так просто Дипольда отпускать нельзя: надо устроить ему проработку.

— Ты поясни нам, что это за ошибка. Сознаешь ли ты, что превратился в тормоз — и перепрофилирования, и вообще? Партийная организация вправе иметь о тебе достаточно полное представление. Если хочешь, директоров заводов назначают в нашей стране не каждый день.

— Будьте великодушны, друзья, — сказал Дипольд. — Увольте меня от этого ответа. Я, извините за высокопарность, отдал жизнь свою низкошахтным печам. Они были моей радостью, моей гордостью… Но теперь я понимаю, что и печи эти устарели, и сам я стар стал. К тому же сердце у меня никуда не годится. Словом, позвольте мне уйти в отставку. Скажу прямо: с нынешними задачами мне не справиться. В конце концов, нет ничего предосудительного в том, что человек хочет прожить на несколько лет подольше.

Люттер хотел было задать Дипольду очередной каверзный вопрос, но Бартушек знаком велел ему молчать и сказал:

— Примем к сведению, Фриц. Ты потом зайди ко мне, мы вернемся к этому разговору.

…И вот они сидят друг против друга: Дипольд, как-то враз превратившийся в маленького, сухонького старичка, то и дело хватавшийся за сердце, и Бартушек, испытывавший явное облегчение оттого, что ему больше не надо напрягать голос на большой аудитории.

— Я все прекрасно понимаю, Фриц, — сказал он, как бы продолжая прерванную Мысль. — Мы хотим и должны тебе помочь. А на Люттера не обращай внимания: порой на него находит, как бы это сказать… чрезмерная ретивость. Но парень он неплохой. Мы войдем в окружное руководство с просьбой подыскать для тебя какое-нибудь хорошее место.

— Полагаю, что я это заслужил, — ответил Дипольд. — После стольких лет в нацистских застенках здесь я будто вторую жизнь прожил. Ты знаешь, я всегда жертвовал собой ради дела, а им было — давать стране металл. Но теперь… Все очень просто, конечно. В судьбе каждого рано или поздно настает день, когда приходится покинуть сцену, и лучше всего делать это вовремя.

— В одном можешь не сомневаться, Фриц: мы тебя не забудем.

Итак, с Хёльсфартом и Дипольдом проблемы были решены. Один только человек вносил диссонанс в общую гармонию: Ахим Штейнхауэр.

Он по-прежнему стоял на том, что в любом конфликте надо учитывать интересы всех сторон. Более того, он выступил со статьей, смысл которой сводился к призыву: люди, будьте людьми…

Как и все любящие супруги, с годами они срослись в неразрывное целое, так что чувства одного инстинктивно передавались другому. От Ульрики не скрылось, какие душевные муки испытывает Ахим. То, что с ним творится что-то неладное, она заметила еще несколько недель назад, может даже раньше, весной, когда, перебирая в памяти события недавнего прошлого, пыталась дознаться до причины его скверного настроения. В последние же дни он стал особенно раздражителен, от него, что называется, искры летели. Он почти не обращал на нее внимания и, даже когда она его обнимала, оставался каким-то холодным, неприступным. Ночами он лежал возле нее с открытыми глазами, все о чем-то думал, а когда ему казалось, что она заснула, тихонько вставал с кровати, усаживался за стол и при слабом свете ночника погружался в свои рукописи и курил, курил, курил…

Чтобы не мешать его работе, она не выдавала себя, следила за ним из-под прикрытых век, пока ее не смаривал сон, так что на следующее утро она вставала не менее разбитая, чем он. Ульрика сознавала, что рано или поздно должна будет спросить его впрямую, что с ним происходит, но всякий раз страх причинить ему боль удерживал ее от вопроса. Она видела, что под глазами у него появились мешки и что, едва проснувшись утром, он тотчас на голодный желудок хватается за сигарету, чего за ним никогда раньше не водилось. Да, сердце ее переполнялось жалостью к мужу, и все же она делала вид, будто ничего не замечает. Захочет — сам скажет, думала она.

Однако вопреки установленному у них правилу никогда ничего не таить друг от друга Ахим молчал. Много позже он признался почему: не хотел, чтобы, глядя на него, она усомнилась в принятом ею решении или, того хуже, вовсе отказалась от него. Решением же этим было — вступить в партию…

Но нет, даже если б Ульрика и узнала о неприятностях Ахима, она бы все равно не изменила сделанного ею выбора, ибо мысль стать коммунистом созрела в ней давно — много месяцев, если не лет, назад. Конечно, она не предполагала, сколь сложна процедура вступления в партию, а то, как строго наказывают за нарушение партийной дисциплины, она узнала только на примере Ахима, и все же принципиально вопрос этот был для нее давно решен. Такова уж была ее натура: наметив какое-то дело, она не остывала, пока не доводила его до конца.