Мир на Востоке

У них была твердая договоренность, что в выходной Эрих и Халька Хёльсфарты придут в гости. Ахим после ночного разговора все никак не мог успокоиться. Он вел себя как мальчишка, насвистывал, напевал, однажды даже перекувырнулся на полу через голову. О будущем ребенке он мечтал, словно о долгожданной игрушке. Ульрика только качала головой, говорила, что вышла замуж за сумасшедшего. Ахиму хотелось немедленно посвятить в их секрет друзей, он мечтал отпраздновать вместе с ними радостное событие, украсить все комнаты цветами, устроить ужин с шампанским.

И в это утро Ахим сразу решил найти Эриха, чтобы попросить его прийти к ним вечером пораньше. Ему все равно надо было на завод. С тех пор как Ахим начал здесь работать, он нередко публиковал свои статьи и в местной газете, в отделе внутренней жизни, на сей раз он собирался написать обычную заметку о соцсоревновании. Ахиму сказали, что все слесари сейчас наверху, на колошниковых площадках. Уже несколько дней, как заклинило затворы труб, участились случаи отравления газом.

Огромный завод был полон звуков — клокотал, шипел, тяжко вздыхал, казалось, он дышит тысячью легких. Солнечное мартовское утро с легкой изморозью усиливало звуки и разносило их далеко по окрестностям. Скрежет вагонеток и подъемников, доставлявших ковши к колошникам, резко отдавался в ушах.

Ахим узнал, что Хёльсфарта видели возле первой батареи, у пятой печи. Но прежде чем он убедился, что попал, куда нужно, он увидел мчащуюся санитарную машину. Со всех сторон бежали люди, раздавались крики. Ахим пробился сквозь толпу рабочих, сгрудившихся вокруг неподвижно лежащего тела, и вдруг почувствовал, как бешено заколотилось сердце. Он узнал своего друга… Эрих неподвижно лежал на одеяле, он был без сознания, глаза закрыты и лицо такое бледное, что волосы на голове казались еще рыжее, чем были на самом деле. Врач, склонившись над ним, щупал пульс.

Эриха осторожно переложили на носилки и понесли к машине. Только теперь Ахим заметил, что неподалеку лежит еще один рабочий. Вокруг говорили, что он тоже отравился и упал с колошниковой площадки. Голова погибшего была накрыта темным платком, уже намокшим от крови. Ноги в резиновых сапогах были неестественно скрючены. Ахим узнал его, это был Герд Беккер, лучший слесарь в бригаде Эриха, его заместитель. Он был большой весельчак, этот Герд Беккер, любил пошутить, потанцевать, и луком всегда от него несло за версту…

ВТОРАЯ ГЛАВА

Смерть, эта вонючая гадина, издающая трупный запах, эта грязная, засаленная уличная торговка, которая является незваная, непрошеная и крадет у тебя мать, отца, друзей, это коварное чудовище, не подчиняющееся законам разума, ублюдочное создание господа, это мясник, который не выбирает своих жертв, а забивает их, как скот… Она появляется то здесь, то там, чтобы напомнить тебе о бренности бытия, заставить ощутить собственное бессилие именно в тот момент, когда ты меньше всего об этом думаешь.

О том, что случилось с Беккером, Эрих Хёльсфарт узнал через три дня, выйдя из больницы. До того никто не решался сказать ему правду. Когда он в очередной раз спросил Хальку, как чувствует себя его напарник, ей пришлось сообщить ему страшное известие.

— Только не волнуйся. Боже мой, как я счастлива, что ты уцелел!

— Нет! Не может быть! — Он вскочил на ноги, но пошатнулся от слабости. Ох, как горько ему было, как ругал он Хальку за ее эгоистичные слова, как проклинал это чудовище смерть. Позже, немного успокоившись, он подумал о том, что смерть может стать и благодеянием, как это было для его матери, которая умерла год назад. Смерть избавила ее от невыносимых мучений и от неизлечимой болезни. А отец? Ему-то ведь в конце войны и пятидесяти не было. Одна пуля в голову и две в грудь. А те озверелые нацисты, что его убили, вероятно, до сих пор благополучно существуют. Ну а Беккер? Разве не бессмысленной, не абсолютно бессмысленной была его гибель — сорваться с колошниковой площадки и разбиться насмерть? Разве мог в этом быть хоть какой-нибудь смысл?

Эти мысли мучили его по дороге на кладбище, когда хоронили Герхарда Беккера.

Здесь, в его родной деревне, в получасе езды на автобусе от Айзенштадта, Беккера уважали не меньше, чем на заводе, в бригаде. Четверка лошадей в изукрашенной серебром сбруе везла гроб с его телом по деревенским улицам, по аллее с вековыми дубами, которая вела к кладбищу. И священник говорил о нем как о трудолюбивом и добросердечном человеке, хотя и далеком от церкви, но всегда исполненном истинно христианской любви к ближнему. Зазвонили колокола. На церковном обряде настояли родители погибшего.