Мир на Востоке

Ахим задумался. Непривычно было слышать из уст Мюнца такие похвалы. Значит, если простои учитывать с большей точностью, то можно и бороться против них с удвоенной энергией. А в тех случаях, когда в простоях не виноваты сами рабочие, это время оплачивать не из фонда заработной платы, а из других фондов предприятия. Таким образом, излишние производственные затраты не отражались бы на доходах работников комбината, а включались в себестоимость продукции и мобилизовывали руководство снижать ее всеми способами. Хёльсфарт приводил такое вполне убедительное сравнение: представьте себе, что вы хотите заказать у портного костюм, он называет вам цену — двести марок. И вдруг, когда вы приходите забирать его, вам говорят, что надо уплатить на двадцать марок дороже, потому что портной забыл вовремя купить пуговицы и ему пришлось съездить за ними на такси. Вы ведь сразу скажете, что это несправедливо.

— Ну а теперь навостри уши, — сказал Мюнц, видя, что Ахим не слишком внимательно прислушивается к его словам. — Рассказывая об идее Хёльсфарта, ты осветил только одну сторону — экономическую. Однако ее значение выходит за рамки экономики. Во-первых, она по своей сути глубоко демократична, предполагает, что рабочие сами начнут распределять свое время, следить за производительностью труда и таким образом сами участвовать в планировании и руководстве. А это уже политика. В каждом цеху, у каждого станка каждый рабочий получит совершенно конкретный инструмент для участия в том процессе, который мы и называем народовластием. Ну, понял теперь?

Ахим признался, что до сих пор ему не приходило в голову взглянуть под таким углом зрения. Да и Эрих Хёльсфарт, как ему кажется, не задумывался над этим.

Какой удивительный человек этот Маттиас, подумал Ахим. Его всегда поражала железная логика, которой отличался старший друг. По-настоящему партийный журналист всегда сумеет разглядеть в сегодняшнем и повседневном ростки нового, завтрашнего и поможет им быстрее прорасти. Теоретически Ахим давно это понимал, а вот на практике… Почему он сам не увидел, не понял сути предложения Эриха? Ведь это он, Ахим, должен был тогда выступить в поддержку своего друга.

— Сейчас очень важно, — глаза Мюнца оживленно поблескивали за стеклами очков, — чтобы мы в наших газетах всячески поддерживали таких людей, как Хёльсфарт.

— Значит, надо писать, — сделал вывод Штейнхауэр. — Пропагандировать новый метод и организовать обмен опытом между бригадами.

— Совершенно с тобой согласен. Давай действуй. И шли нам статьи.

Это произошло незадолго до рождества, когда на комбинате уже царило предпраздничное настроение. Новость распространилась очень быстро, и главным образом благодаря письму доктора де ла Мотте, посланному на имя директора Дипольда тотчас по возвращении в Дуйсбург. Случившееся было для всех полной неожиданностью. Де ла Мотте писал о том, что он очень огорчен: ведь теперь на комбинате все, вероятно, полагают, что их маленькая делегация из Западной Германии отплатила за гостеприимство самой черной неблагодарностью. Сам он считает этот случай просто вопиющим. И если бы он мог подозревать что-либо заранее, он, несомненно, не скрыл бы своих подозрений от весьма им уважаемого господина директора Дипольда.

А произошло вот что: инженер Дортас покинул республику. Тотчас после визита гостей с Рейна он взял очередной отпуск. На комбинате все были уверены в том, что он проводит его со своей семьей в доме отдыха в Тюрингии. Но Дортас, хоть и взял путевки, в дом отдыха не поехал. Вместо этого он сел в поезд и прямым ходом направился в Западный Берлин.

Эрих никогда не верил в бога — его родители, убежденные социал-демократы, для которых существовал лишь один кумир — Бебель, воспитывали сына в атеистическом духе. Поэтому и рождество не вызывало в нем никаких особенных чувств — он любил этот праздник за то, что можно отдохнуть от работы, выпить хорошего вина, вкусно поесть — Халька была прекрасной кулинаркой и знала рецепты приготовления многих литовских блюд. Скажем, традиционного рождественского гуся она начиняла не яблоками, а луком и маринованными вишнями. Они с Берндом ели да похваливали.

Однако на сей раз мирный семейный праздник был испорчен.

У многих на комбинате побег инженера вызвал просто шок. С Гербертом Бухнером теперь разговаривать и вовсе стало невозможно. Встретив Эриха Хёльсфарта, он накинулся на него:

— Кому теперь вообще можно доверять? Мне? Тебе? Ведь Дортас был моим начальником, столько лет бок о бок проработали, все его задания я первым долгом выполнял. А теперь что? Сколько он в своей голове унес — это же не восполнишь. А ты все со своей мурой пристаешь! — Бухнер махнул рукой, повернулся и пошел прочь. Плечи его дрожали, и Эриху даже показалось, что этот сильный и грубый человек вот-вот расплачется.