Мир не в фокусе

Жил в Сиамском королевстве такой крестьянин — Монг, в двенадцатом веке он организовал вооруженную борьбу против одного феодала, чьи собаки затравили его тощую скотинку. Но после того, как открытым голосованием постановили, что Монг был бы против макияжа активисток, Жиф обвинил его в старомодном консерватизме и начал внимательно изучать историю Лабриера в поисках местного героя, способного придать динамичность революционной активности региональных ячеек. Он и открыл некоего Аустена, который в семнадцатом веке что-то не поделил со сборщиками налогов, не столько из-за контрабанды соли (благо соляные копи были совсем рядом), сколько из-за какой-то возлюбленной, — ссора разрослась в крестьянское восстание, которое подавили с необычайной жестокостью. Движение Жифа было уже почти готово объявить миру отверженных о своем рождении, оставалось лишь отлакировать несколько статей устава, в том числе и те, которые касались разделения министерских портфелей между монгистами и аустенистами (оба движения признавали, что порознь недостаточно сильны, чтобы претендовать на всю полноту власти). А пока следовало поторопиться: скоро должно было состояться общее собрание, на котором предстояло обсудить призывы манифестации, намеченной на вторую половину дня.

Амфитеатр был переполнен. Некоторые студенты примостились на подоконниках, а несколько девчонок взгромоздились на плечи своих мускулистых приятелей, откуда, как семафоры, размахивая время от времени руками, указывали, где кого можно отыскать. Не только стулья, но и все столы были заняты. Жиф проложил себе дорогу в этой толчее, поднялся по ступенькам к группе монгистов под трибуной, на которой священнодействовали трое длинноволосых ребят, по очереди сменявших друг друга у микрофона и руководивших дебатами. Над собранием молодежи стояло густевшее на глазах табачное марево. По лавкам кипела работа: парни скручивали самокрутки, самые деликатные оставляли заказчикам право самим лизнуть языком клейкую бумажку. Просто-таки целая индустрия разнородных запахов. Самые безденежные с важным видом пускали по кругу единственный уже почерневший окурок, от которого глубоко и благоговейно затягивались, с оттяжкой вдыхая драгоценный дым, что придавало им вид добросовестных пациентов санатория, выдыхали же тонкой конусообразной струйкой, со смаком и словно с чувством исполненного долга.

Тео, казалось, не торопилась за Жифом. Грациозно помахав ручкой в ответ на приветствие совершенно несимпатичного курчавого крупного блондина, она шепнула мне на ухо какую-то банальность, которую тот тип принял, видимо, за неприятное замечание в свой адрес, поскольку поспешно отвернулся, якобы заинтересовавшись дебатами. Я понимал, что он воображает себе черт знает что о моих отношениях с красавицей в сизой куртке, и это наполняло меня таким тихим счастьем, что если б в это мгновение возможно было приостановить коловращение Вселенной, то ничего другого от жизни я бы уже и не ждал, пусть только бесконечно повторяется этот драгоценный миг, однажды озаривший мой опустошенный дух. Про себя я только сожалел, что у этого типа слишком бурное воображение.

Царила по-настоящему братская атмосфера, обращаться друг к другу можно было только на «ты». Каждый мог высказать свое мнение, не взирая на чины и ранги, и даже одну влиятельную особу, затесавшуюся на собрание со своими ретроградными мыслишками, жестко и под всеобщее улюлюканье заткнули: помолчи-ка, товарищ, выскажешься, когда тебе дадут слово. Товарищ профессор, которому оставалось два года до пенсии, запротестовал и потребовал, чтобы прежде всего к нему обращались на «вы», но его тут же заклеймили как реакционную падаль. Председательствующие зааплодировали с видом знатоков и единодушно постановили, что сам он, мол, и напросился.