Мыши медленно приходили в себя, оправляясь от анестезии и обезболивающих. Я ввела вирус в прилежащее ядро и имплантировала линзу в их мозг, чтобы во время экспериментов видеть, как срабатывают нейроны. Иногда я задавалась вопросом, заметили ли зверюшки дополнительный вес в головах, но старалась не развивать подобные мысли, не очеловечивать подопытных, ведь это затруднило бы мне выполнение задачи. Я привела лабораторию в порядок и пошла в кабинет. Предстояло написать работу, по-видимому последнюю перед выпуском. На вычисления, самую сложную часть, обычно уходило несколько недель, но я занималась ерундой, тянула время. Проводила эксперименты снова и снова, пока предстоящая защита не становилась чем-то далеким. Я подумывала повесить плакат над столом, чтобы привести себя в чувство. «ДВАДЦАТЬ МИНУТ В ДЕНЬ НА ДИПЛОМ, ИЛИ…» Или что? Пустая угроза. После двадцати минут рисования закорючек я сдалась и вытащила дневник, который прятала в недрах стола, чтобы читать в те дни, когда уставала от работы, когда чувствовала себя подавленной и одинокой, бесполезной и безнадежной. Или когда возникало желание найти работу, где мне платили бы больше семнадцати тысяч долларов, львиная доля которых уходила на оплату жилья в дорогом студенческом городке.
Три месяца спустя мой брат умер от передозировки героина.
Глава 7
К тому времени, как я захотела узнать в подробностях, почему родители решили иммигрировать в Америку, мама расхотела об этом говорить. Привычная версия – что она мечтала подарить Нана мир, а Чин Чин неохотно согласился – всегда казалась мне какой-то усеченной. Как и большинство американцев, я очень мало знала об остальном мире. Годами я сочиняла небылицы другим детям, якобы мой дед был воином, укротителем львов, великим вождем.
– И вообще, на самом деле я принцесса! – заявила я Джоффри, вечно сопливому приятелю по детскому садику. Мы вместе сидели в самом конце класса. Я всегда подозревала, что учительница специально меня к нему запихнула, чтобы я любовалась на сопли Джоффри и еще отчетливее ощущала, что мне здесь не место. Меня такое положение дел возмущало, и я от души отрывалась на Джоффри.
– Врешь, – заявил тот. – Черных принцесс не бывает.
Я пришла домой и спросила маму, неужели это правда. Она лишь велела мне замолчать и не беспокоить ее по пустякам. Это я слышала всякий раз, когда просила рассказать мне семейную историю – а в то время я была просто одержима историей. Мне хотелось послушать, как мама жила в Гане с моим папой, и чтобы в сюжете непременно были всевозможные короли, королевы – и проклятия, ведь как, если не ими, объяснить, почему отца нет рядом? И пусть все окажется куда грандиознее и элегантнее той скупой версии, которую я уже знала. А если уж мамина жизнь на сказку не походила – ладно, я была согласна и на сюжет вроде тех, что видела по телевизору, где Африку неизменно представляли континентом голода и военных действий. Однако никаких войн мама не застала, а если и испытывала проблемы с питанием, то совершенно иного рода – когда ешь одно, а хочется другое. Неутолимую жажду недостижимого. Я тоже мучилась схожей жаждой, и мамины истории вечно казались мне недостаточно экзотичными, недостаточно яркими, недостаточно… В общем, такими было не защититься от Джоффри, его соплей, учительницы в детском саду и этого места в самом конце класса.
Мама говорила, Чин Чин присоединился к ним с Нана несколько месяцев спустя после их переезда в Алабаму. Отец тогда впервые полетел на самолете. Взял с собой лишь один чемодан и пачку бабулиных ачомо и махнул в Аккру в переполненном автобусе. Изнывая от жуткой толчеи, от необходимости почти три часа ехать стоя, он от души радовался своему росту, благодаря которому мог глотнуть свежего воздуха, возвышаясь над прочими пассажирами.