Мир неземной

В детстве я думала, что стану танцовщицей или епископом Пятидесятнической церкви, женой священника или гламурной актрисой. В старших классах я добилась таких успехов в учебе, что казалось, мне нет иного пути, как пойти в доктора. Шаблонный вариант для любого способного иммигранта, вот только обычно к нему прилагаются сверхзаботливые родители. Маме же было плевать, чем я занята, она ни к чему меня не принуждала. Подозреваю, мною бы больше гордились, если бы я сейчас стояла на кафедре Собраний Божьих и невнятно мяукала сто шестьдесят второй псалом из книги песнопений перед собравшейся паствой. Почему-то все хористы в этой церкви ужасно пели. Когда мне разрешили посещать «взрослые службы», как звали их ребята из церковной школы, я каждый раз пугалась визгливых завываний епископа. Те вызывали неприятные ассоциации. Когда мне было пять, а Нана одиннадцать, мы нашли выпавшего из гнезда птенца. Брат сгреб беднягу в свои большие ладони, и мы кинулись домой. Там никого не было. Там всегда никого не было, но мы знали – надо торопиться. Если мама придет и обнаружит в доме птенца, то либо пристукнет его на месте, либо унесет и бросит где-то умирать. А еще непременно расскажет, как именно поступила. Мама никогда не берегла наши чувства, в отличие от прочих родителей. Если я клала под подушку выпавший зуб, надеясь на приход зубной феи, то наутро просто находила его на том же месте. Нана отдал мне птенца, а сам пошел налить ему молока в блюдечко. Держа в руках крошечное тельце, я ощутила пронизывающий его страх, нескончаемую дрожь – и сама принялась плакать. Нана сунул птенца клювом в блюдце, но тот не стал пить. Его дрожь передалась мне. Вот такие образы и вызывал у меня голос епископа – трясущееся тельце несчастной птицы и перепуганный ребенок. Так что от этой профессии я отказалась.

Следующим вариантом в списке значилась жена священника. По моим наблюдениям, супруга пастора Джона ничем особо не занималась, но я решила подготовиться и повадилась молиться за домашних питомцев всех своих друзей. Например, золотую рыбку моей подруги Кейти, которой мы устроили похороны в унитазе. Глядя, как ее оранжевый хвост уносит потоком воды, я вознесла поминальную молитву. Еще был Бадди, золотистый ретривер Эшли, игривый, озорной пес. Бадди любил переворачивать мусорные баки, которые соседи выставляли на улицу по вторникам. А значит, в среду наутро наша улица вся была завалена яблочной кожурой, пивными бутылками и коробками из-под хлопьев. Мусорщики жаловались, но Бадди упорно гнул свое. Однажды миссис Колдвел, которая и так подозревала мужа в неверности, обнаружила у своего бака трусики, причем не свои, что и стало последней каплей. На следующей же неделе она съехала, а во вторник вечером мистер Колдвел устроился в шезлонге у своего бака с ружьем на коленях.

– Если этот чертов пес еще раз сунется к моему мусору, вам понадобится лопата.

Эшли, испугавшись за жизнь Бадди, попросила меня за него помолиться. К тому времени я уже обрела славу отпевальщицы домашних животных.

Мы дождались, когда мама уйдет на работу, а Нана – на тренировку по баскетболу. Я подозревала, что с точки зрения церкви наша затея выглядит довольно сомнительно, поэтому и решила обойтись без свидетелей. Отодвинула мебель в гостиной, расчищая место под святилище, и велела привести пса. Стоило нам с Эшли начать голосить гимн «Свят, свят, свят», Бадди почуял неладное и принялся вертеться. Пока хозяйка его держала, я возложила длань на голову пса и попросила Господа изгнать из охламона дух непослушания и наполнить его душу умиротворением. Судя по тому, что Бадди остался жив, сработало, однако я все же сомневалась в своем предназначении.

А вот в сторону науки мне посоветовала обратиться учительница биологии. Мне на тот момент исполнилось пятнадцать – в этом самом возрасте мы поймали брата на том, что он употребляет наркотики. Мама нечаянно узнала об этом, когда убиралась в его комнате. Принесла из гаража лестницу, решила протереть лампу под потолком. А когда сунула руку в плафон, обнаружила там таблетки оксиконтина. Они походили на жуков, что слетелись туда на свет да так там и умерли. Годы спустя, после похорон, когда наконец разошлись все гости, оставив нам джолоф – рис с курицей, ваакье – бобы и листья сорго, а также суп с арахисовым маслом, мама призналась мне, как винит себя, что в тот день уборки не сделала для сына больше. Надо было как-то ее утешить, успокоить. Заверить, мол, ничего не поделаешь. Но в глубине души я тоже обвиняла маму в случившемся. И ее, и себя. Вина, сомнения и страх уже обосновались в моем теле, словно привидения в доме. Я задрожала и за ту секунду, что распространялась дрожь, перестала верить в Бога. Все произошло так быстро. Вот только есть Бог и он держит весь мир в своих руках – как вдруг мир стремительно летит вниз, в тартарары, и полету этому нет конца.